Дом оказался идеальным. Ну, не совсем идеальным, потому что таких домов не бывает, но, по крайней мере, со всеми его недостатками можно было мириться. Напольное покрытие, где-то оптом купленное застройщиком, оказалось слишком светлым, а доски ламината выглядели слишком гладкими, чтобы сойти за настоящее дерево. Пластиковые планки жалюзи покрыты тонким слоем пыли. Ванная комната, по чьему-то странному решению, располагалась на втором этаже, отдельная дверь вела оттуда на открытую террасу, обустроенную на крыше первого этажа. Мариса постояла там, ее сандалии отбрасывали тень на камни патио бисквитного цвета, и посмотрела на раскинувшийся внизу сад: лужайка обрамлена растениями в горшках, а почву совсем недавно обрабатывали. Она отметила необычную для Лондона тишину – удивительно, особенно если ты находишься рядом с крупной оживленной дорогой. Стоило ей только произнести это вслух, и риелтор сразу же согласно кивнула.
– Да, здесь очень спокойное место.
Именно это и стало решающим фактором. Детство Марисы было наполнено шумом. В ее воспоминаниях всегда сначала появлялся какой-то звук. Неумелые попытки отца играть на фортепиано. Хлопанье дверцы духовки и звон перегруженной посудомоечной машины. Повышенные голоса родителей во время ссор. Пронзительный кошачий визг новорожденной сестры. А потом, когда мать вместе с младенцем ушла, дом погрузился в тишину. И этому не было объяснения.
Перед уходом мать крепко обняла Марису и шепнула на ухо, что обязательно за ней вернется, как только «встанет на ноги». Мариса помнит, как смотрела на обувь матери и думала, что с ней что-то не так. Дешевые мокасины, на кроваво-красной коже которых блестела монетка. Однажды она попробовала выковырять монетку пухлыми пальчиками, но та оказалась слишком прочно приклеена. Глядя на обувь матери, Мариса пыталась сообразить, зачем же ей нужно время, чтобы встать на ноги, если та уже на них стоит. Она хотела знать причину отъезда. А еще больше ей хотелось узнать, что станет с ней самой и почему ее бросают. Тогда ей было семь.
Все те долгие и душные дни отец проходил в пижаме и тапочках, его щетина превратилась в лохматую бороду. В первые недели после ухода матери Мариса пыталась самостоятельно загружать посуду в посудомоечную машину так, как делала мать, ополаскивала тарелки и клала ножи рукояткой к себе. Спустя какое-то время она устала от домашних хлопот и оставляла грязную посуду в раковине. А потом ее отправили в школу-интернат, где были уже другие шумы, с которыми приходилось бороться.
Тогда она поняла, что этот дом является противоядием от любой суеты. Мариса осмотрела его онлайн, увеличив масштаб, чтобы разглядеть серую входную дверь и ступеньки. Кирпичи цвета жареного фундука. Дорога, по словам агентов по недвижимости, была «вся в зелени», а местная школа получила высшую оценку от управления по стандартам в области образования правительства Великобритании. Это очень важно, ведь Мариса собиралась забеременеть сразу после начала совместной жизни. Все согласно их плану. Вспомнив разговор с Джейком, она почувствовала нарастающее напряжение.
Джейк был ее защитой, опорой, скалой и якорем. Она описывала его всеми этими словами, но только не в его присутствии, Джейк не любил проявления эмоций. Это, в какой-то степени, и привлекло ее: всегда невозмутимый, решительный и бескомпромиссный. Свою любовь показывал не на словах, а на деле. Она знала, что Джейк не доверяет открытым проявлениям чувств и вообще считает их неискренними. После детских переживаний, связанных с матерью, которая с переменным успехом использовала эмоции в качестве тяжелой артиллерии, сдержанное поведение Джейка вызвало у Марисы облегчение.
