«Вы же объясните мальчику…»
Я оставил самокат внизу и взлетел на свой четвертый этаж, совершая на крутых поворотах лестницы немыслимые прыжки и пируэты. Ванда с Родькой ждали меня у школы, и на все про все оставалось четверть часа: закинуть рюкзак, схватить ролики, крикнуть маме «Я до шести!» и добежать до школы. Ключ я держал наготове, чтобы с налету вставить его в скважину, но не успел он коснуться замка, как дверь распахнулась и прижала меня к стене. Из квартиры, держа в охапке постельное мамино бельё, выкатилась упругая, как горошина, Галя-чёрненькая и покатилась на свой третий этаж. Ошарашенный увиденным, я выбрался из-за двери и попал прямо под ноги старшей по подъезду Варваре Ивановне, по прозвищу Варвара-Гроза.
– Куда?! – сказала она басом и схватила меня за воротник.
– Пустите! – заорал я. – Мама!
Но вместо мамы на пороге появилась соседка Дора со шваброй в руках. Смуглое лицо ее было сейчас цвета подсохшей оливки.
– Ой, Кит, – сказала она. – Мамы нет. А сюда нельзя.
– Я его бабке твоей отведу. Дай ключи, – прогудела Варвара, обращаясь к Доре, и цепко ухватив меня за плечо.
– Да открыта у нас дверь. Только Вы же объясните мальчику.
– Объясню, – ответила Варвара и потащила меня в квартиру напротив. Там за дверью стояла Дорина мать престарелая Клавдия Ивановна Свижская, к имени или фамилии которой Варвара неизменно прибавляла слово «Мадам».
– Мадам Свижская, – обратилась она к соседке. – Присмотрите за мальчиком, пока Дора приберется.
При этом она сделала такое движение, как будто вталкивала в квартиру загулявшего кота, и я в грязных кроссовках, к ужасу Клавдии Ивановны, оказался прямо в центре персидского ковра ручной работы.
– В больнице твоя мать, – сказала Варвара, уже поворачиваясь спиной ко мне. – пока побудешь у Доры, а там видно будет.
Когда дверь за старшей по подъезду закрылась, Клавдия Ивановна, прижав левую руку к груди, правую вытянула перед собой и сказала дрожащим голосом:
– Никита, сойди, дружочек, с ковра! Дора только что почистила его манной крупой!
Ошеломленный всем происходящим, я посмотрел по ноги и увидел, что стою одной кроссовкой на спине охотничьей собаки, а другой на рогатой оленьей голове. Я сделал большой шаг и очутился на надраенном до блеска старом дубовом паркете.
– Что с мамой, Клавдия Ивановна? Почему – «в больнице»?
– Если ты не хочешь снимать обувь, мальчик, то можешь присесть вот тут на пуф, – сказала старушка. – и подождать Дору.
Она повернулась ко мне спиной и, делая маленькие аккуратные шаги, прошла в свою комнату.
Я выскочил на лестничную клетку, попытался открыть свою дверь, но она была заперта изнутри на задвижку, и Дора не откликалась. Тогда я бросился вниз к Гале-черненькой. Дверь открыла Анжелка, перевязанная на груди шерстяным платком матери. Она училась со мной в одной школе, только во втором классе, и обычно до шести часов была на продленке. Но сейчас Лика болела и портила выходной день матери своим нытьем: «Мам, мне ску-учно!»
– Мам! – позвала Анжелка. – К нам Кит пришел!
Галина вышла из ванны, вытирая на ходу покрасневшие руки, завела Лику в комнату и кивнула в сторону кухни: «Проходи, Кит!»
– Ты чего у Доры не остался?
– Она в нашей квартире закрылась. А бабка ничего не говорит. А почему Вы мамино белье стираете?
– Ну, положено так. Когда в больницу.
– А почему не в стиральной машине и в холодной воде?
– С чего ты взял, что в холодной?
– Так у Вас руки покраснели. А стиральная машина – вон, пустая.
– Дотошный ты Кит! Ну, положим, я перед стиркой всегда таким образом белье прополаскиваю.
– У твоей мамки все простыни в крови были запачканы, вот почему в холодной, – вмешалась Анжелка, выглядывая из комнаты.
– А ну брысь, злыдня! – закричала на нее Галина.
