Пётр распахнул дверь фургона, стал выбираться из скрипящего сидения и чуть не упал в снежную грязь. Чертыхнулся, ухватившись за дверную ручку. Устоял. На секунду всё перед глазами подёрнула густая рябь – как аналоговые помехи на старом экране.
Вик сидел на карачках рядом с трупом.
– Весёлая у нас, блядь, ночка! – проворчал он. – Уже третий! Прям голубиный мор какой-то!
Света на улице почти не было, не считая тусклых фар служебного фургона и яркого фонаря над загаженным подъездом неподалёку. Фонарь, однако, слепил, а не освещал, и всё вокруг казалось чёрным – даже снег, несущийся в воздухе.
– Хоть бы премию за урожай платили! – вздохнул Вик.
Он выругался – смачно, с наслаждением, словно это было непременной частью приёмки, – сплюнул на асфальт и вытащил из старой засаленной куртки медицинский браслет.
Пётр хотел закурить, но вспомнил, что оставил пачку в фургоне. Он оглянулся, как бы проверяя, что всё осталось на своих местах – фургон, стоящий у обочины с работающим мотором (одна фара светит тускло и косо, как подбитый глаз), перекошенный фонарный столб, остатки раскуроченного паркомата.
Голова у Петра раскалывалась от боли. Даже блеклый свет буравил виски́. Он стоял спиной к подъезду, выбрав из двух зол – фар и газового фонаря – меньшее, но свет всё равно прожигал его насквозь, как рентгеновское излучение.
Вик тем временем прилаживал на запястье браслет. Петру на секунду почудилось, что вместо лица у покойника ровное белое полотно – пустая заготовка, из которой забыли вылепить черты. Он прикрылся ладонью от света фар.
Молодая девушка.
– Красивая! – Вик убрал с мёртвого лица прядь светлых волос. – Красивая, дурёха!
Пётр склонился над лежащим телом и вдруг понял, что снег действительно чёрный.
Он кашлянул, прижал руку к груди. Даже сквозь плотную одежду чувствовалось, как судорожно и неровно колотит сердце. Да ещё головная боль. Бутылка, выпитая с Виком для согрева, не пошла на пользу. К тому же от холода всё равно ломило кости.
– Трупного покамест нет, – сказал Вик.
Браслет, криво прилаженный к запястью, вздрагивал и угрожающе гудел, точно наручная бомба с часовым заводом.
– Прямо живая, – сказал Пётр.
Девушка – лет двадцати на вид – и правда была красива. Лицо – белое и симметричное, как у призраков. Глаза – закрыты, словно она зажмурилась, чтобы загадать желание.
– Скажешь тоже – живая! – фыркнул Вик. – Я много трупяков на этой работе повидал! Живые так не выглядят!
– Да не о том я!
Пётр рассматривал покойницу. Худенькая, даже тощая, будто питалась одними таблетками и витаминной смесью. Короткое пальто немногим ниже колен. Тёмный свитер с высоким горлом.
– Не похожа она на бездомную, – сказал Пётр.
– Похожа, не похожа. Какая нам-то разница?
– И чего её сюда занесло?
– Да хуй его… – Вик поёжился от холода. – Не бывает здесь никого, кроме бомжей. Раз тут нашли – значит, бомжиха.
– Просто как всё у тебя! – хмыкнул Пётр.
– А на хера усложнять?
– А если её…
Пётр осмотрелся. Свет над подъездом ударил ему в глаза. Он закашлялся – сердце не отпускало.
– Чего с этой твоей машинкой?
Браслет на запястье мёртвой девушки ходил ходуном, скрипя и подвывая.
– Жетончик не может сделать по ходу. Вот же блядская шарманка!
– И чего?
– Да чего, чего… – Вик потёр заросший подбородок. – Кажись, запасной должен быть.
– Кажись…
Пётр присел рядом с телом, выключил браслет и стянул его с запястья. Массивный пластиковый корпус раскалился так, что едва не обжигал. Пётр сжал его в руках, чувствуя, как в пальцах восстанавливается кровообращение.
– Давай!
Вик отобрал у него браслет и заковылял к машине. На секунду он попал в луч прожекторного фонаря над подъездом, и его тучную неповоротливую фигуру охватил бледный ореол, как у призрака.
