С самого начала, едва только идея этой книги начала понемногу зарождаться, я решительно отказался от мысли написать очередную биографию Сталина. Во-первых, в послевоенные годы уже издано несколько, во-вторых, в этом случае повествование неизбежно пришлось бы загонять в строго определенные рамки.
Меж тем правильнее будет писать не о человеке, а о времени. Известный английский историк и философ Р. Дж. Колллингвуд еще в тридцатые годы прошедшего столетия вывел нехитрую, но убедительную формулу: личность любого мало-мальски значимого исторического деятеля следует рассматривать непременно с учетом времени, в котором он жил и работал, а также конкретных исторических условий.
Все справедливо. Великая и страшная фигура Иосифа Виссарионовича Сталина, как гвоздь в доску, вбита в великое и страшное двадцатое столетие. Без этого столетия не было бы и Сталина – а без Сталина столетие наверняка стало бы другим, совершенно не похожим на оставшееся за нашими плечами…
Девятнадцатый век был скучен. Строго говоря, он начался лишь в 1815 г., когда, с окончательным разгромом Наполеона, пришел конец страстям, людям и идеям века восемнадцатого. Ну, конечно же, на протяжении девятнадцатого столетия хватало и войн, и революций, и интриг – но все это нисколечко не сотрясало неких основ. Войны велись, можно смело сказать, как-то привычно: как сто раз прежде бухали пушки, неслась в атаку кавалерия и палила пехота, генералы картинно манипулировали шпагами, а маршалы – жезлами. Но результаты этих баталий были обыденны до зевоты: максимум, которого удавалось добиться – одна держава отхватывала у другой кусочек территории. А иногда и до этого не доходило.
Революции опять-таки не сотрясали основ, хотя их творцам сплошь и рядом именно этого и хотелось. Строго говоря, они даже не заслуживают названия «революций» – всего-навсего бунты, мятежи, заварушки, кончавшиеся одинаково: какое-то время на улицах восторженно витийствует мятежная толпа, громоздя баррикады и вздергивая на фонари подвернувшихся под руку сановников, но потом обязательно появляются правительственные войска и сметают все картечью к чертовой матери. Причем, как сплошь и рядом случалось (то в Париже, то в Вене, то в других местах) пресловутая «революция» так и не успевала охватить всю страну и сводилась к бунту столичной черни.
Все переменилось в двадцатом столетии – быть может, справедливо будет отсчитывать его с августа 1914 г., с начала первой мировой войны, ведь и она сама нисколько не походила на все прежние, так что вполне можно считать ее неким символическим рубежом, ничего общего не имеющим с чисто хронологическими датами.
Все переменилось, все! Рухнули просуществовавшие сотни лет империи, появилось множество новых, независимых государств (существование которых ранее представить было нельзя). Прахом рассыпались традиции, иерархии, установления, уже не годился ни прежний опыт, ни прежние родословные, ни прежние теоретики… Только на окраинах Европы, во флегматичной Швеции, скажем, да в чистенькой бедноватой Швейцарии жизнь катилась по инерции, без катаклизмов или хотя бы потрясений. Всех остальных трясло.
Это было время невиданных, причудливых карьер – и столь же поразительных падений из князей в грязь. Композиторы становились президентами, сугубо штатские люди – маршалами, ефрейторы – партийными вождями, короли – изгнанниками, графини – проститутками. И самое главное: пертурбации эти приняли массовый характер. Случалось и в прошлые века, что деревенские замарашки выбивались в императрицы, а провинциальные мошенники – в графья. Но, повторяю, тогда речь не шла о повсеместном сотрясении основ…
Люди первой половины двадцатого столетия, вне зависимости от политических пристрастий, страны обитания и пола, жили гораздо ярче и фееричнее, что ли, чем их предки, а также потомки. Даже довольно бездарные субъекты, наделенные, однако, особой хваткой или проворством, взлетали поразительно высоко – хотя и
