Пролог
Ноги тяжело, с противным чавкающим звуком, выволакивало из липкой, леденящей до костей грязи. Каждый шаг был пыткой: промерзшая земля жгла босые ступни, а хруст мертвых листьев под ними отдавался в ушах оглушительным треском, будто ломаются кости самого леса. Но я уже почти не чувствовала ни этого обжигающего холода, ни боли, пронзавшей ноги.
Мое тело стало чужим, механизмом, чьи рычаги и суставы скрипели на пределе. Весь мир сузился до трех невыносимых ощущений: адского жжения в легких, вырывающегося в ночную тьму клубами пара, похожего на душу, которая рвется наружу; дикого, яростного стука сердца, колотившего в висках, как молот по наковальне, отсчитывая секунды до разрыва; и ужаса.
Это был не просто страх. Это был всепоглощающий ужас, живая и разумная тень, накрывшая меня с головой. Он был физическим – ледяной, костлявой рукой сжимал горло, перехватывая дыхание, свинцовым грузом лежал в животе, сковывал мышцы. Он заполнял собой все, вытесняя мысли, оставляя лишь животный, неконтролируемый импульс – БЕГИ.
«Быстрее. Надо бежать быстрее», – стучало в такт сердцу где-то в глубине оцепеневшего сознания.
Лес вокруг жил своей, недоброй жизнью. Голые, скрюченные ветви яблонь и берез тянулись к ней, как иссохшие руки, цеплялись за рукава тонкого платья, царапали кожу. Они шептались о чем-то на скрипучем языке приближающейся зимы, и этот шепот сливался с воем ветра в единое проклятие.
Внезапно нога, уже онемевшая, споткнулась о невидимый под покровом грязи и мрака корень. Полет был стремительным и нелепым. Мир опрокинулся, и земля с размаху ударила меня в грудь, выбив остатки воздуха. Я рухнула лицом в ледяную жижу, и тьма на мгновение стала абсолютной. Ладони с размаху впились во что-то острое, обледеневшее – в торчащий сук или осколок старого бутылочного стекла.
Новая, яркая и жгучая боль пронзила оцепенение, заставив внутренне взвыть. Но какая-то сила, сильнее воли, сильнее усталости, заставила меня оттолкнуться. Я поднялась, вся в грязи, с кровоточащими ладонями. Надо было встать. Потому что я знала – любая задержка смертельна. Если я замедлюсь хоть на миг, из той непроглядной тьмы позади протянутся те самые цепкие, костлявые пальцы, вцепятся в мои спутанные волосы, в кожу, в самое горло, и тогда… Тогда этот внутренний лед станет последним, что я почувствую.
«Беги!» – закричал внутри голос, не мой, дикий и сиплый.
Я рванулась снова, и слёзы, хлынувшие из глаз, мгновенно застывали на щеках ледяными дорожками, словно слезы самого леса. Ветер, свистящий в ушах, рвал легкие изнутри, каждый вдох был похож на глоток раскаленных иголок. Легкое хлопковое платье, несколько минут назад цвета летнего неба, теперь представляло собой всего лишь промокшую насквозь, грязную тряпку, смертельно облепившую тело.
Каждый новый шаг отдавался во всем существе пронзительной, ледяной болью. Разум, затуманенный паникой, шептал: я должна была уже замерзнуть насмерть, упасть замертво от изнеможения. Но страх – он горел внутри жарче, чем кровь, он был острее любого лезвия. Он выжигал саму возможность остановки, не оставляя выбора, превращая меня в загнанного зверя.
Я не оглядывалась. Не смела. Не могла, потому что боялась увидеть то, что преследовало. Но я слышала это. Я слышала тяжелое, хриплое дыхание где-то сзади, всего в паре десятков шагов. Я слышала влажный, чавкающий звук шагов по грязи, ритмичный и неумолимый, чуть быстрее моих. Казалось, стоит мне споткнуться еще раз – и это дыхание станет горячим у меня на затылке.
Тени деревьев смыкались позади, образуя сплошную, непроницаемую черную стену, которая поглощала само пространство. Ветер выл в голых ветвях, и этот вой уже не был просто звуком природы – он был похож на ликующий крик голодного стайного зверя, который наконец-то почуял легкую добычу. А я…
