– Он был… у него не было мужской силы, – произношу, вглядываясь в барханы.
Сегодня ветрено, и песок как будто завис облаком над пустыней. Я сложила перед собой руки. Больше они не дрожат. Наконец-то я дождалась момента, когда без содрогания могу говорить о бывшем муже, благодаря которому оказалась в настоящем аду.
– Его это злило. Каждый раз, когда видел меня, впадал в ярость, – продолжаю. – Не знаю, случалось ли такое с другими женщинами, которых у него было очень много. Но со мной он сходил с ума и каждый раз придумывал все более изощренные пытки. Последней каплей стало то, что после многочисленных изнасилований его братом и солдатами я лежала на кровати. На спине. Пока меня… пока один из его солдатов… – Сглатываю. До сих пор помню, как все происходило. Но теперь не испытываю ни отупения, как раньше, ни боли. Словно смотрю на все это со стороны. И все же не могу озвучить то, что со мной вытворяли эти нелюди. – У меня не было сил плакать, кричать или умолять. Я просто смотрела на Абида, пытающегося что-то сделать со своим бессилием, и улыбалась. Видела его руку в штанах и радовалась, потому что понимала, насколько это для него унизительно.
Замолкаю.
На губах непроизвольно появляется улыбка.
Не злорадная, потому что я вспомнила, как мой бывший муж-импотент пытался что-то сделать со своим бессилием. Нет, я улыбаюсь потому, что наконец перестала что-то чувствовать при этих воспоминаниях.
– Что было дальше? – напоминает о себе психотерапевт.
– А дальше вы знаете, – отвечаю и улыбка сползает с моего лица. – Трое суток пыток, операция, после которой никогда не осуществится моя мечта о семье. Он просто… – судорожно втягиваю в себя воздух. А вот это все еще болит. И всегда будет болеть. – Он просто вырезал мне детородные органы. Потому что я прошептала ему, что он не мужчина. Он сказал, что раз он не мужчина, я не буду женщиной. После операции я пришла в себя уже в поселении бедуинов.
Психотерапевт вздыхает.
– Аиша, вы сказали, что хотите закончить терапию.
– Да, – киваю.
– Почему?
– Потому что то, что так сильно болит, будет болеть всегда. Я не стану мамой. Именно это сильнее всего разрывает сердце. Остальное… – Оборачиваюсь к доктору Джонсон. – Остальное уже история. Я каждый день благодарю Всевышнего, своего брата и невестку за то, что жива. Остальное не имеет значения.
– А как же наш разговор о том, что вы попытаетесь построить личную жизнь?
Качаю головой.
– Нет, – отвечаю твердо. – Моя личная жизнь, моя семья – это семья брата и его дети. Я приняла решение посвятить себя им.
– Аиша…
– Это мое решение, – заявляю твердо. – Вы просили не прерывать терапию резко, я вас послушала. Попросили, чтобы я присутствовала на последней встрече, я так и сделала. На этом закончим. Я благодарна вам за помощь. Доктор Джонсон, за это время вы проделали огромную работу, но дальше я хочу жить сама.
– Благодарю, что доверились, – произносит она, вставая. Откладывает на столик планшет со стилусом и берет меня за руки. – Я не встречала более сильной женщины, чем вы, Аиша.
– Спасибо, – отзываюсь и, слегка сжав ее ладони, покидаю комнату.
А ночью, как всегда, плачу.
Навзрыд.
Щедро заливаю слезами подушку. Правда, теперь не от страха, а от облегчения, что мне не нужно будет дважды в неделю пересказывать ужасы своего прошлого. А еще от того, что моя самая большая боль никогда не пройдет. Она будет преследовать меня до самой смерти.
Утром по привычке накладываю патчи под глаза, чтобы жена моего брата, Абаль, не поняла, что было ночью. Ей нельзя волноваться. Она на третьем месяце беременности, и мы все с нетерпением ждем пополнение в семье. Пусть она спокойно выносит третьего ребенка моего брата.
