– Лидия Дмитриевна, вы, как всегда, превзошли саму себя!
– Ой, Гриш, не смущай.
– Но я честен, – с пылом сказал Григорий, которого теща ласково называла Гриша и поцеловал протянутую руку женщины, которой было чуточку за пятьдесят. На самом деле матери было уже пятьдесят девять, и я прекрасно помнила первое правило, которому придерживалась матушка – не говорить о возрасте. Второе правило, которое также нельзя было нарушать – это приезжать раз в месяц на ужин с семьей.
За семь лет брака с Григорием я ни разу не пропустила семейного ужина, хотя именно сегодня отдала бы всё на свете, только бы оказаться подальше от своей семьи. Но вынужденно продолжала играть роль замечательной дочери и ласковой жены, наблюдая за тем, как муж едва ли не пел дифирамбы любимой теще, и как та с легким румянцем на щеках принимала каждое слово как должное. Этот обмен любезностями начался еще час назад и никак не мог закончиться, и я чувствовала, что вот-вот готова взорваться. Если они наконец не закроют свои рты, то…
Спрятав руки под столом, с силой вонзила длинные ногти в ладошки, оставляя на светлой коже ярко-красные отметины в виде полумесяцев. Гнев не ушел, но боль на короткое время вытеснила из моей головы дурные мысли.
– Лучше скажи мне, Гриш, как у вас там на работе? Мариша рассказывала, что в последнее время у вас там просто аврал. Что-то серьезное случилось?
Я напряглась, потому что прекрасно понимала, что мать ступила на хрупкий лед, ведь мне пришлось обманывать родительницу, лишь бы уберечь себя от лишних вопросов. Впрочем, мой муж был предупрежден и вооружен, улыбнувшись той самой сногсшибательной улыбкой, перед которой теща едва ли могла устоять, и, изобразив на лице игривое недовольство, произнес:
– Все как обычно. Кто-то косячит, а потом вся компания исправляет. А так ничего серьезного, из-за чего стоило бы переживать.
Мать театрально прижала руку к груди.
– Ну и замечательно. А то я переживаю, места себе не нахожу. Вдруг что случится, а вы не будете готовы. Вон сына моей подруги, Светланы Воронцовой, сократили, компания сейчас банкротство запустила. А у Феди ведь ипотека, жена с маленькими детьми дома сидит. Ох, времена нынче неспокойные.
Я мысленно выдохнула, но напряжение не покидало, а наоборот подстегивало выдать какую-нибудь колкость.
– Нет, у нас все спокойно в этом плане, – отозвался Григорий, продолжая с наслаждением уминать запеченную с овощами рыбу.
Я тоже пыталась поесть, но в последнее время у меня не было аппетита, и даже фирменные и действительно идеальные блюда матери не помогли побороть чувство отвращения. К горлу подступил комок, из-за которого меня стало подташнивать. Чтобы не привлекать лишнего внимания, я поправила салфетку, лежащую на коленях, и вновь приступила к еде. Точнее говоря, постаралась изобразить аппетит, с трудом проталкивая каждый кусочек еды в горло. А чтобы овощи, которые я тщательно прожевывала, не полезли обратно, пришлось часто пить воду, и вот спустя десять минут бесполезной до зубовного скрежета болтовни, которой занимались мать и Гриша, мой мочевой пузырь заставил, извинившись, отправиться в туалет.
Я оглянулась, когда выходила из комнаты и успела поймать на себе задумчивый взгляд мужа, но тот умел притворяться. Я же только училась.
Войдя в ванную комнату, прикрыла за собой дверь и щелкнула замком, хотя для этого не было причин. Но так я чувствовала себя в безопасности. Сделав дела, приблизилась к раковине и открыла кран. Холодная вода отрезвляла. Я хотела умыться, избавиться от идеального макияжа, провести мокрыми ладонями по бледным щекам, вонзить пальцы в темно-каштановые локоны, дернуть себя за волосы, чтобы заставить почувствовать что-то еще кроме боли и обиды, но застыв на месте, продолжала наблюдать за собственным отражением в аккуратном овальном зеркале и чувствовала, как пальцы немеют от холодной воды.
