Разве можно было ждать, что лучистое, пересыпанное желтыми одуванчиками утро начнется с неприятности…
В Нагорном переулке тротуар был дощатый, пружинистый такой. Вплотную к нему стоял низкий штакетник из реек. Одна рейка оторвалась от бруса и криво торчала над крайней доской. Симка на бегу не заметил рейку. О-о… В глазах – мокрые бенгальские огни! Симка стремительно сел на корточки, выпустил сумку, вспотевшими от боли ладонями вцепился в щиколотку. И, чтобы не разреветься на глазах у прохожих (правда, их не было, но вдруг появятся!), он включил внутри себя музыку.
Случается, что музыка помогает в трудные минуты. Не всегда, но случается. Может она задавить страх и унять душевную дрожь, может вернуть сбежавшую ясность ума (как, например, на годовой контрольной по арифметике, когда Симка запутался было в правилах деления дробей). Может силы дать, чтобы скрутить боль. Особенно такая, как эта – марш героических повстанцев «Двадцать шестое июля»:
Сражайтесь, кубинцы!
Свобода родины пусть будет вам наградой!
Сражайтесь, кубинцы!
Тарам-там-там, тарам-там-там, там-там!…
Слов Симка почти не знал, но достаточно было и мелодии. Боль обмякла, ослабела, как слабеет враг перед лицом героических бородатых бойцов в косо надвинутых беретах…
Симка сделал глубокий вдох и выдох, проглотил слюну. И осторожно убрал с ноги ладони. Ссадина была небольшая, без крови. Но кожа синевато потемнела, косточка припухла.
…– Чё, Зуёк, малость покалечился?
Симка, не разгибаясь, поднял лицо и увидел над собой Фатяню.
Фатяня был парень лет шестнадцати. Из тех, про кого в школе и милиции говорят «трудные подростки». А другие взрослые, попроще, говорят: «Обалдуй, тунеядец, шпана». К тому же он был двоечник, в шестом или седьмом классе сидел два года, да и в других учился еле-еле. Водил компанию с такими же балбесами, за которыми (это по слухам!) водились всякие нехорошие дела. Толстая инспекторша детской комнаты старший лейтенант Гулевина при встрече с ним печально, как добрая родственница, покачивала головой:
«Ох, Фатунов-Фатунов, когда ты возьмешься за ум? Не кончишь ты, Вова, добром…»
«А чё, Майя Борисовна, у вас разве против меня какой-то материал?»
«Да ты весь – сплошной материал для комиссии по делам несовершеннолетних, – сокрушенно убеждала его старшая лейтенантша. – Посмотри на себя…»
Тощий и малость косоплечий Фатяня ходил в похожей на заграничную рубахе с узором из пальм и мартышек. Уже одно это позволяло зачислить его в стиляги, за которыми охотятся в городском парке и на клубных танцплощадках комсомольские патрули. Правда, была рубаха изрядно замызганная, а в распахнутом вороте виднелась полинялая тельняшка. И стильные узкие штаны Фатяни тоже были неглаженые, с пузырями на коленях. А вместо иностранных (и полузапрещенных) башмаков на толстенной каучуковой подошве) были на Фатяне брезентовые полуботинки за двадцать два рубля пятьдесят копеек (почти такие, как у Симки, лишь разлапистей). Все это, пожалуй, мешало записать Фатяню в окончательные стиляги, из которых, как известно, американская недремлющая агентура вербует своих помощников. К тому же на танцы Фатяня не ходил, а развлекался тем, что гонял со своими большими приятелями на пустыре за водокачкой футбол или чинил дряхлый мопед «Рига» . А еще он собрал из старых деталей электропроигрыватель с динамиком, который иногда выставлял на подоконник своего кривого деревянного дома, и тогда из-за палисадника с ревом и барабанным боем неслась вредная для советской молодежи музыка под названием «Буги-вуги». Бабки и прочие взрослые соседи плевались, а девчонки всякого возраста собирались перед палисадником и вращали на себе пластмассовые обручи. Дело это называлось «хула-хуп» и, конечно, тоже отдавало американским образом жизни, но в то же время оно имело отношение к физкультуре, поэтому слишком сильно не запрещалось.