Махавасант, сиамский раджа,
Владычит, пол-Индии в страхе держа.
Великий Могол и двенадцать царей
Шлют дани Сиаму свои поскорей.
В Сиам ежегодно текут караваны,
Знамена шумят, гремят барабаны.
Горою плывет за верблюдом верблюд.
Они драгоценную подать везут.
При виде верблюдов – взглянуть
не хотите ль? —
Хитрит ублаженный сиамский властитель
И вслух сокрушается: сколько казны…
А царские все кладовые полны.
Но эти сокровищницы, кладовые
Восток изумленный узрел бы впервые:
И Шахразаде в мечтах не создать
Подобную роскошь и благодать.
Есть зал, что зовется «Индры оплот»,
Там боги изваяны, целый кивот,
Стоят на столбах золотого чекана,
Унизанных лалами без изъяна.
Вы только подумайте – тридцать тысяч
Этих фигур устрашающих высечь, —
Полулюдей, получудищ суровых,
Тысячеруких и стоголовых…
В «Пурпурном зале» алеет мглисто
Деревьев коралловых – тысяча триста.
Шумит, как пальмовый навес,
Сплетая ветви, багряный лес.
Легчайший ветер, ничуть не пыля,
Гуляет над полом из хрусталя.
Фазаны, птичий знатнейший род,
Торжественно движутся взад и вперед.
Махавасантов любимый макак —
Весь в шелковых лентах, разряжен, – да как!
На шейной ленточке – ключик сусальный
От Высочайшей Опочивальни.
Рубины рассыпаны там, как горох.
Лежит и топаз, он собою не плох,
Алмазы – размером с хорошую грушу.
Так тешит раджа свою вольную душу.
Владыка, откушав обильный свой ужин,
Возлег на мешок, где сотни жемчужин.
И с ним обезьяна, приближенный раб,
До поздней зари задают они храп.
Но самое дивное из сокровищ,
Едва ль не важнее богов-чудовищ,
Дружок закадычный, в кого он влюблен,
Это – прекрасный белый слон.
Раджа построил чудесный дворец,
