На душе было сыро и холодно, несмотря на весело играющие в витражах солнечные лучи. Аника зябко поёжилась и плотнее стянула плечи тонкой шалью. Прислушиваясь к звуку собственных мерных шагов, она прошлась по комнате. Её взгляд на секунду задержался на копии портрета на стене, написанного более десяти лет назад, и остановился на отражении в большом зеркале туалетного трюмо: женщина невольно заметила, что почти не изменилась. Она выглядела столь же молодо, пепельные волосы забраны вверх в такой же несложной причёске, и среди них сверкала та же маленькая диадема. Те же кольца власти на тонких белоснежных пальцах: на одной руке – инкрустированная бирюзой печатка с гербом страны, на другой – большой синий камень в тяжёлой золотой оправе. Даже фоном служили те же узорчатые обои. Цвет поменяло лишь платье. Царица боялась чёрного, но и избегала всех ярких и светлых оттенков, следовательно, голубой шёлк сменил тёмно-синий бархат, скромным украшением которому служила цветная брошь в виде маленького букета цветов. В результате, серо-голубые глаза её величества, сиявшие с картины веселым васильковым блеском, в зеркале казались тёмными и глубокими, как незамерзающая вода в реке в зимний ненастный день. Разительную перемену легко можно было обнаружить в уголках губ – задорно поднятые вверх на художественном полотне, и давно и устойчиво принявшие направление вниз – у отражения, они так кардинально меняли выражение лица, что при первом беглом взгляде на портрет и женщину можно было не понять, что это образ одного и того же человека.
Аника вспомнила, что оригинал картины большего формата висит в главной галерее королевского дворца Роскии. «Как давно я там не была, – подумала она. – Да и зачем мне там быть? Роск умер. Ощущение, что я тоже…» Мурашки вновь пробежали по её телу, бархат и батист не спасали.
Лёгкий стук в тяжёлую резную дверь нарушил звенящую тишину. Еле слышно прошуршав юбкой, в комнату проскользнула Милси и, остановившись у порога, склонилась в глубоком реверансе.
– Да? – произнесла царица, показывая, что готова выслушать свою камеристку.
– Господин канцлер, ваше величество, – только и сказала та.
– Хорошо. Я его жду.
Служанка скрылась столь же тихо, как и вошла, а её место у двери в поклоне занял высокий сухощавый человек средних лет, одетый дорого, но не ярко – с должной скромностью государственного служащего.
– Добрый день, Свэг! – поприветствовала его Аника и чуть повела рукой, дабы он выпрямился и приблизился. Канцлер подошёл, держа перед собой папку, из которой тут же достал и выложил на небольшое бюро у окна несколько бумаг.
– Решения суда, ваше величество, на утверждение.
Царица глянула на листы.
– Что там?
– Несколько коммерческих тяжб, два случая воровства…
– Воровство?
Аника перебирала бумаги, ставя на них свою подпись.
– Эмигранты, ваше величество. Один – ламаск, второй – галиец.
– На Остров?
– Ламаску присудили исправительные, позволив остаться на материке, за незначительностью кражи. Но…
– Хорошо-хорошо, – поспешила перебить служащего царица. – Я доверяю решению суда. И Вам, Свэг.
Лёгкое движение её губ, отдалённо напоминающее улыбку, и доброжелательный взгляд на канцлера на минуту смягчили выражение лица женщины.
Аника продолжила подписывать, пока дело не дошло до последнего листа.
– Необычное дело, ваше величество, – предупредительно доложил Свэг.
