Странная женщина

Я к ней вошел в полночный час.

Она спала – луна сияла

В ее окно, и одеяла

Светился спущенный атлас.

Она лежала на спине,

Нагие раздвоивши груди,

И тихо, как вода в сосуде,

Стояла жизнь ее во сне.

Иван Бунин

Я один, все тонет в фарисействе…

Борис Пастернак, «Гамлет»

Жизнь прожить – не поле перейти…

Пословица

…Перед ней простиралось огромное поле, поросшее бурьяном, и черт его знает еще какими колючками.

На небе не было ни тучки, солнце палило, как из ружья, ржавыми косыми лучами.

«Наверное, так выглядит ад. Или дорога в ад…» – подумала она, взглянув на свои босые ноги, облепленные грязью.

На ее руке болтались связанные шнурками легкие сапожки с лопнувшей молнией: идти в них было невозможно, а бросать не хотелось; тем более что знакомый сапожник за умеренную плату мог бы их запросто починить.

Предыдущие два дня казались непрекращающимся кошмаром: вначале она решила отправиться к знакомому торговцу на «точку», ошиблась адресом, с нее пытались содрать побольше бабла, она вырвала пакет с героином и дала стрекача, за ней гнались и стреляли в спину, пули просвистели где-то рядом, одна из них даже слегка оцарапала руку.

Затем от преследователей все же удалось уйти, но каком-то пустынном перекрестке ее едва не задержал полицейский патруль, и снова пришлось рвать когти; а полицейских она ненавидела лютой ненавистью, вне зависимости от их национальности и места проживания; цитировала всегда по их поводу любимые некрасовские строки:

Она признавалась подруге, что сам вид полицейских мундиров вызывает у нее рвотную реакцию.

– Это все фарисейство, понимаешь! – говорила она, горячась, – слуги закона, блин. Не слуги, а псы!

…Поле надо было перейти, во что бы то ни стало; там, за краем поля, располагался небольшой поселок, а за ним – вожделенная автобусная остановка.

Она вздохнула, вытащила из сумочки несколько полиэтиленовых новых пакетов и обмотала ими свои грязные босые ступни.

– Хоть так… – произнесла она вслух и ступила на узкую дорожку, которой с большой натяжкой можно было назвать дорожкой – так, убегающий к поселку едва приметный просвет, то и дела теряющийся и пропадающий под натиском лопухов и чертополоха.

Она шла медленно, выискивая свободное от колючек пространство и стараясь ставить ноги аккуратно, невесомо, чтобы с размаху не напороться на какой-нибудь затаившийся шип.

Это удавалось не всегда, и вскоре она даже стала различать разновидность впивавшихся в ноги колючек. От длинных, острых, как иглы, еще можно было уберечься, если вовремя их заметить. Были поменьше, размером со спичку, но и с ними удавалось справиться.

Но самыми страшными оказались колючки средних размеров, попадавшиеся на пути: они росли гроздьями, они дружно впивались в ногу и норовили ужалить так, чтобы причинить как можно больше боли, они тормозили продвижение и создавали у нее ощущение, что этому полю не будет конца.

…«Бог знает, что себе бормочешь…»…

Бесконечные волны, бессмысленно летящие к берегу.

– Ты будешь что-нибудь кушать?

– Нет, я бы выпила белого вина.

– А я, пожалуй, поем. Знаешь, целый день ничего не ел. Будьте любезны – омлет, салат, бокал белого вина и бокал красного вина. Спасибо. Правда, симпатичное кафе?

– Вид отсюда красивый. Посмотри на эти волны. Или вот еще: солнце, видишь, как оно медленно уходит?

Волны бессмысленно летели к берегу, солнце спускалось к горизонту, официантка принесла поднос, аккуратно поставила его на стол; «это омлет, салат, красное вино – для Вас, вот белое вино – Вам…»

– Ты довольна?

– Попроси у нее льда, пожалуйста.

Подали небольшую вазочку с кубиками льда.

Солнце уже касалось воды; ах эта зыбкая грань между уходящим днем и приходящим вечером, каких-то десять-двадцать минут, быть-может, но эта грань, этот зыбкий свет, постепенно скрываемый вуалью тьмы.