Влад Соловьев терпеть не мог город, в котором жил. Маленький, грязный, бестолково застроенный, продуваемый речными ветрами, он то навевал на него тоску, то раздражал. Первое было гораздо чаще, и это беспокоило Влада. Раздражение хоть негативная, но сильная эмоция. Тоска же подавляла и ее, и все остальные, и тогда Соловьев ощущал себя какой-то амебой, а не человеком. Как простейшее он бултыхался в болоте под названием «жизнь», не имея желаний, стремлений, цели, а только исправно функционируя. Точно он одноклеточное. Амеба или инфузория-туфелька! Хотя нет, он хуже. Ведь те хотя бы размножаются делением, а Соловьев, когда скучал, утрачивал и основной свой инстинкт.
И это в неполные тридцать!
Сегодня город вызывал в нем раздражение. Влад шел по улице и ругался сквозь зубы:
– Это ж надо, суббота, время половина двенадцатого, а на улице ни души! Все по домам сидят, в телики таращатся, нет бы – погулять выйти… – И, заметив под ногой банку из-под пива, пнул ее со словами: – А еще лучше – на субботник бы собрались! Хоть мусор бы в кучи сгребли! Только какой, к черту, субботник? Днем аборигенам некогда, у них огороды, а вечером грязи не видно… Ни один же фонарь не горит!
Соловьев нисколько не преувеличивал. На улице на самом деле не было освещения. Фонарные столбы стояли, но лампы на них не горели. Влад передвигался более-менее свободно лишь благодаря свету из окон. Но через час-другой и он погаснет, и городок погрузится во мрак. Не целиком, конечно, но процентов на девяносто. Освещенной останется главная площадь, где расположены мэрия да несколько увеселительных заведений, которые посещают лишь подростки. Люди же «солидные», то есть те, кому от двадцати пяти, вечера проводят у телевизоров, выползая только за пивом. И в этом случае путь себе они подсвечивают карманными фонариками, имеющимися у каждого. Аборигенов это не напрягает, как и городская скука, но Влад не мог к ней привыкнуть. Ведь он родился и вырос в столице!
В этот приволжский городок под названием Приреченск[1] он переехал почти два года назад. К этому его вынудили обстоятельства. Если бы не они, никогда бы Соловьев не покинул Москву. Он не просто обожал свой родной город, он не представлял себя вне его. Да, он много ездил по стране, зарабатывая деньги, и путешествовал по миру, отдыхая, но всегда скучал по Москве и мечтал поскорее вернуться. Только там он был по-настоящему счастлив. Владу даже казалось, что он так много разъезжает именно для того, чтобы тосковать по Москве и возвращаться в нее.
И любил он не только столицу, но и районы, в которых жил, и свои квартиры: первую, сталинку на Волоколамском шоссе, доставшуюся его матери от рано умерших родителей, в ней он вырос. Вторую, в старинном особняке исторического центра, куда они переехали, когда отец разбогател. Третью, уже свою, в элитной новостройке на берегу Москвы-реки. Все это были разные квартиры, в разных районах, но каждая из них олицетворяла столицу – старую, советскую и современную. Влад быстро к ним привыкал и влюблялся в каждую…
А вот к дому, в котором он жил последние два года, привыкнуть не получалось. А полюбить и подавно. Хотя дом был очень неплохой, старинный. В городке осталось не так много дореволюционных зданий, их беспощадно сносили в начале перестройки, расчищая землю для крупного порта, который так и не был построен. Старинных домов сохранилось не больше десятка, и большинство из них находились в центре. А вот в одном из трех уцелевших на окраине жил сейчас Влад. Дом был разделен на две половины. В одной обитал Соловьев, а в другой какая-то семья. Две представительницы ее, мать и дочь, пытались сблизиться с Владом, но он пресек их попытки. Ему в этом городе не нужны были ни друзья, ни приятели, ни даже хорошие знакомые. Он вообще мечтал стать невидимкой!
