Она не узнавала городок, в котором проводила в детстве все лето, но не была уже четверть века. Он похорошел, осовременился, стал опрятным, уютным. На месте деревянных бараков – пусть такие же однотипные, но симпатичные трехэтажные дома с балконами. Там, где была стихийная свалка, теперь баскетбольная площадка и тренажеры. Появились тротуары и прогулочные зоны. Есть кондитерские и кофейни.
– Жить можно, – подвела итог Оля и въехала на мост, разделяющий городок на две части: новую и старую.
Старая именовалась Сейминкой, по названию реки, на которой стояло село Ольгино, ставшее при Хрущеве городом. В ней преобладала дореволюционная застройка: большой мельзавод, торговые палаты, конторские помещения, церковь с полузаброшенным кладбищем, особняк купца первой гильдии Егорова и двухэтажные дома на каменных подклетах, принадлежавшие его приближенным. Эти прекрасно сохранившиеся строения тонули в зелени, Сейминка как была живописной, так и осталась. И она изменилась меньше, чем микрорайон. Разве что церковь было не узнать! При коммунистах в ней вязали веники, а в перестройку и это делать перестали и храм начал стремительно ветшать. Оля запомнила его полуразрушенным, но готовым к реставрации. И вот спустя двадцать пять лет Рождественская церковь, возведенная Егоровым на берегу Сейминки, приобрела первозданный вид. Облагородилось и кладбище: его обнесли новым забором, убрали бурелом и кирпичное крошево, выровняли покосившиеся кресты, выложили дорожки. Оля не удивилась бы, узнав, что на нем снова стали хоронить, поскольку погост не выглядел заброшенным.
Проехав мимо него, она свернула на проспект Ленина. В каждом населенном пункте такой есть. В Ольгино тоже. По большим праздникам его перекрывали, чтобы устраивать массовые гулянья на Новый год и Масленицу, Парады Победы. В День города, что отмечался в июне, Оля в числе коренных ольгинцев рвалась на проспект. А все из-за одного аттракциона: катания на телегах. В них запрягали лошадок из конюшни при совхозе, в повозку загружали детей (сидели друг на друге, но не жаловались), и они под присмотром кучеров объезжали бывшие владения Егорова. Было тесно, жарко, кто-то постоянно сваливался с телеги, кто-то запрыгивал, скрипели колеса, воняло конским навозом, потом, перегаром от извозчика, но лучшего аттракциона Оля припомнить не могла.
…Машину, за рулем которой Оля проехала четыреста километров, затрясло. Потом она начала надрывно кашлять, но не заглохла, а продолжила движение, пусть и рывками.
– Потерпи, моя хорошая, – попросила ее Оля и ласково погладила приборную доску. – Остался какой-то километр, давай дотянем…
Эта колымага стояла в гараже больше семи лет и уже тогда была старенькой. Минивэн, на котором отец ездил на охоту, остался не у дел, когда его хозяин перебрался жить во Вьетнам. Сначала на зимовку подался, потом решил задержаться на год, но в итоге остался на ПМЖ. Там он женился на местной, родил сыновей, и у Оли в далеком Нячанге теперь есть мачеха и младшие братья. Всех их она видела только на фото, но не потому, что отец не хотел их знакомить. Звал дочь в гости, и не раз, но та все никак не могла собраться. То дела, заботы, то в Нячанге не сезон, а хочется еще и отдохнуть на славу, то денег нет. Отец прислал бы, Оля не сомневалась, но она не умела просить, да и как без подарков ехать?
Минивэн дотянул до нужного места. Заглох аккурат возле высоких деревянных ворот. Они чуть покосились, облупились, но по-прежнему выглядели внушительно. Глядя на них когда-то, Оля представляла себя в русской народной сказке. В черно-белых фильмах Александра Роу за такими воротами и высокими заборами жили купчихи. В избах крепких, рубленых, с резными наличниками и петушками на острых крышах. Их дом был почти таким же. К нему имелась кирпичная пристройка, а мансарду украшала спутниковая тарелка. Без нее телевизор только два канала показывал, а бабушка любила смотреть мексиканские сериалы и «Песню года». Но, по ее словам, когда-то дом выглядел именно так, как в черно-белых сказках Александра Роу. И построил его купец Егоров для одного из своих помощников, который являлся Олиным прапрадедом.
