Солнце уходило за разрушенные горизонты, окрасив небо в ржаво-кровавый оттенок, словно пытаясь напомнить о том, что здесь давно не осталось ничего живого. Одинокий мужчина, сутулый и одетый в грязную, истёртую куртку, осторожно брёл между кучами мусора. В руках он держал гладкую палку, которая служила одновременно и опорой, и оружием. На плечах висел потертый рюкзак, доверху набитый хламом, который кому-то мог показаться добычей, но для него был лишь очередным способом протянуть ещё один день.
Солнце садилось. А это значило, что приходило время добычи. Ночью здесь было тише. Ночью те, кто ещё оставались людьми, выходили искать то, что можно было съесть или чем можно было согреться. Правда, таких, как он, мужчина давно уже не встречал. Сколько прошло времени? Год? Два? Да и какая разница? Летопись дней давно перестала иметь значение.
Когда-то другие ещё попадались. В такие встречи люди избегали смотреть друг другу в глаза. Если и пересекались, то только на мгновение – обменяться парой слов, разделить найденное пополам, чтобы хватило дожить до следующей ночи. Но теперь он был один. Может, и к лучшему. В конце концов, людей он никогда особенно не любил. Возможно, именно это и позволило ему выжить – не привязываться, не думать о чужих судьбах, идти своим путём.
Еды становилось всё меньше. То ли город, в который он забрёл, оказался таким же истощённым, как и он сам, то ли глаза больше не видели, что можно взять. Пятый десяток жизни не оставлял шансов на ясное зрение и здоровую спину. Боль в правом боку, тянущая, тупая, давно стала частью его бытия. О лекарствах он не думал. В его аптечке лежали только две таблетки обезболивающего и аспирин, которые он берёг на случай крайней нужды. Да и какая разница? Боль напоминала ему, что он ещё жив.
Мужчина остановился, прислушиваясь. Вечерний воздух был тяжёлым и пропитанным сыростью. Где-то вдалеке скрипнуло, и он инстинктивно напрягся, сжимая палку сильнее. Скрип повторился, чуть ближе. Он медленно двинулся вперёд, осторожно перешагивая через обломки, чтобы не издать лишнего шума. За углом он увидел её.
Девушка. Молодая, измождённая, с грязным лицом и запутанными волосами. Она лежала прямо на асфальте, почти не шевелясь. На первый взгляд, заражённая. Но движения были слишком медленными, а глаза – слишком человеческими. Он остановился, глядя на неё из-под нахмуренных бровей.
Проходить мимо? Не его это дело. Он сам себя так приучил: не лезть, не вмешиваться. Вспомнить на свою голову какую-то глупость, да ещё ввязаться? Нет уж, пусть каждый живёт своей жизнью, если она у него ещё осталась. И всё же что-то заставило его замереть на мгновение.
Подойдя ближе, он нехотя взглянул ей в глаза. Первое, что он всегда проверял – глаза. У заражённых они начинали наливаться кровью почти сразу, не больше минуты требовалось, чтобы определить. У неё же… Пока всё чисто. Хотя как сказать "чисто" – бок окровавлен, глаза стеклянные. Такая долго не протянет, подумал он. Мужчина уже развернулся и сделал пару шагов прочь, но третий так и повис в воздухе. Он замер, чуть склонив голову, как будто что-то вспоминал. И это воспоминание задержалось дольше, чем следовало. Давно забытое, спрятанное где-то глубоко, оно заставило его выдохнуть сквозь сжатые зубы, обернуться и, всё же, вернуться к девушке.
Он опустил рюкзак на землю и присел рядом. Таблеток у него, конечно, не было. Была бутылка дешёвого спирта, который он берег для обработки ран, и немного чистой воды – редкая находка, которой жалко было даже делиться. Он открыл бутылку, осторожно влил немного воды ей на губы. Она с трудом сглотнула, а потом закашлялась, словно возвращаясь к жизни. На мгновение её глаза наполнились сознанием, но тут же снова закатились, и девушка обмякла.
