Паня теперь с улыбкой вспоминала, как она когда-то боялась ехать в Москву. Хоть и несладкой была жизнь сироты в деревне Ермолкино, хоть и попрекали ее порой куском хлеба и не пускали в школу по малолетству, а все же привычно, спокойно. А тут – столичный приют для девочек при Марфо-Мариинской обители Великой Княгини Елизаветы Феодоровны… Так высоко!
Москва – какая она?
Никого, даже дальних родных, там нет.
Но теперь девочка знала, что главные ее родные здесь, в Марфо-Мариинской обители.
Особенно сильно Паня почувствовала это перед Рождеством. В запах морозца из-за мохнатых от инея дверей, в печной дымок вплетался аромат апельсинов. Голоса воспитанниц звучали хрустально-весело. Всюду попадались обрезки фольги. В кладовой высились горы новых валенок – для раздачи бедным. А уж что творилось на кухне, благоухавшей корицей, цукатами, горячим творогом, крепкими зимними яблоками!
Паня иногда огорчалась, что за всей этой суматохой отодвигалось главное торжество – в храме. Они молились в скромной больничной церкви, поскольку ждали завершения росписей и освящения своего собственного собора – Покровского. Его возводили в обители знаменитые зодчие, расписывали знаменитые художники.
В спальне младших воспитанниц, недалеко от Паниной кровати, в киоте, теплилась лампада перед большой иконой Рождества.
Раньше девочка смотрела на эту икону и вспоминала о том, что у нее-то почти нет родных, не с кем ей встретить этот праздник… Мать умерла при ее рождении, а отец оставил младенца и ушел на заработки. Поэтому девочке обычно в Рождество доставались те подарки, от которых кто-то отказался. Только один раз получила она фарфоровую куколку в пышном сборчатом платье, и долго нянчилась с нею, пока не заметила, что у куклы одна ручка отбита: вот почему она, оказывается, досталась сиротке! Горький ком в горле и крепко сведенные темные брови с тех пор стали привычны для девочки. Особенно больно обжигало ее сиротство именно на праздники, когда другие радовались теплу домашнего очага в кругу семьи. И хотя теперь, в обители Марфы и Марии, Паня почти не ощущала этой горечи, какое-то зернышко от нее осталось.
Всех девочек одели к празднику в одинаковые скромно-нарядные платья, в батистовые фартучки. Вручили корзинки с красиво завернутыми сладостями. Каждая могла рассказать стихи, потанцевать с подругами… Но Паня ждала от праздника еще чего-то – специально для себя. Для нее одной, Пани Петровой из деревни Ермолкино!
Она с замиранием слушала разговоры, что обитель на Святках посетит сам Государь. Какой он? Император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский… царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического… Князь Эстляндский, Лифляндский и Семигальский… Представлялся ей величественный старец огромного роста.
Но царя все не было.
В один из святочных дней девочка увидела, что по коридору идет невысокий человек в военной форме. И она сразу поняла, что он из царской свиты: уж очень он был красив, по-особенному наряден: простой мундир его был очень тонкого сукна. Сестры обители делали реверансы при встрече с ним.
Человек подошел прямо к ней, наклонился и ласково спросил, какую игрушку она хотела бы получить с елки. Паня ничуть не испугалась. Она заглянула в огромные темно-голубые глаза, ласковые, внимательные, и громко выпалила:
– Колокольчик!
Сестры засуетились. Все хлынули в парадную залу, где упиралась в потолок окутанная блестящей канителью елка. Паня решительно показала пальчиком на колокольчик на самой ее верхушке – серебряный, рядом с рождественской звездой. Стоявшая возле елки Матушка приказала принести лестницу и достать колокольчик. Но удалось это не сразу – первая сестра не дотянулась: очень высоко было. Матушка спросила Паню, не хочет ли она другую игрушку, из тех, что висят ниже. Но девочка закусила губку и упрямо мотнула головой.