Судияр поднял к небу лицо, прищурился на мягкое, утреннее солнышко и умиротворённо вздохнул. Красота. Заботливо распушил пальцами густую, шелковистую бородку, пригладил усы и хлопнул широченными ладонями по крепким бокам. Новый день, новые тревоги, новые заботы… Но ведь и новые радости, не бывает в жизни без этого.
Одёрнул просторную, белую рубаху, притопнул ногой в чёрном, добротном сапоге и лёгким движением мускулистой руки выдернул топор из колоды, лежащей возле крыльца. Поднял на уровень глаз, повернул к себе хищное, остро отточенное жало, прищурился от прыгнувшего на лицо озорного, солнечного зайчика. Ах, до чего ж хорош инструмент! Никакому дереву не устоять. И неудивительно. Все накопления за несколько лет, до последней, завалящей монеточки, отданы кузнецу за этот топор. Да не местному, а из дальнего поселения, знаменитому на весь край мастеру. Он единственный, огнём и водой, да тайным словом, умеет сделать такой инструмент, что ничему перед ним не устоять. Всё рубит, хоть даже и обычное, мягкое железо; заточку держит так, что и не всякому, княжескому мечу снилось; уж конечно не ржавеет, особенно если чистить и смазывать вовремя да с душой. А уж Судияр-то к своему топору со всей душой, оттого и дело у лесоруба спорится и ладится, оттого и зовут его в роду уважительно: Судияр, Первый топор. В смысле – лучший.
– Судияр!
Звонкий, мальчишеский голосок вернул лесоруба из страны грёз на землю. А ведь как сладко замечтался! Принесла кого-то нелёгкая.
– Судияр! Тебя Старейшина кличет. Немедля.
– Что ж ты звонкий-то такой? – недовольно поморщился Судияр и невольно улыбнулся, глянув на сорванца-посыльного. Росточком чуть выше замшелого пня, в коротких штанишках и великоватой, замурзанной рубашонке. Голые пятки павшую хвою топчут, боли не чувствуя – давно уж закаменели, обувки не зная. Тёмно-русые, как и у всего Лесного рода, волосёнки торчат в разные стороны, глазёнки весёлые, шустрые, озорные.
– Уж прямо немедля? – нарочито-серьёзно уточнил Судияр. – А то что? Помрёт?
– С него станется, – пацанёнок широко улыбнулся беззубым ртом. – С прошлого лета собирается, да не выходит чего-то.
– Выйдет, – заверил мальца Судияр. – Дело такое, рано или поздно обязательно выйдет.
Спохватился, по-медвежьи неуклюже сунулся головой вместе с плечами под навес возле избы, покопошился там, выбрался наружу и оглушительно чихнул, распугав утренних пичужек. Повертел в руках красного, точно стеклянного, петушка на деревянной палочке, потер о подол рубахи и полюбовался сквозь петушковое, красноватое тельце на солнечный свет. Пузырьки в петухе занятные, а свет получается мягкий, переливчатый, загадочный. Протянул угощение парнишке.
– Держи. Сладкий – страсть!
– Откуда знаешь? – с подозрением прищурился малец и насупился, точно обиделся. – Поди сам уж полизал?
– Разок только, – сконфуженно признался Судияр. – Да ведь как удержишься? Гляди, красота какая.
Парнишка укоризненно покачал вихрастой головёнкой, зажал петушка в кулаке и кинулся прочь по своим, пацанячьим делам – только чёрные пятки замелькали. Судияр улыбнулся вдогонку и не спеша, вразвалочку, потопал к избушке Старейшины. Куда спешить? И верно, чай не помрёт, уж до обеда-то дотянет точно. Где это видано – помирать на тощее брюхо?
Не успел и пяти шагов сделать – замер, остановленный тихим, жалобным поскуливанием. Оглянулся. Возле крыльца устроился в смиренном ожидании лохматый пёс – большой, но ужасно худой, можно даже сказать костлявый. С огромной головой, безвольно болтающимися лопухами ушей, влажным, чёрным носом и круглыми, бесконечно печальными глазами. В селении не принято летом кормить собак. Что это за собака, которая сама себе летом пропитание добыть не может? Кругом еда, знай пошевеливайся. Другое дело зима. Зимой все друг другу помогают, друг к дружке поближе жмутся, и люди, и звери. Иначе в лесу долгую зиму не пережить.
