Завод. Как много в этом слове для сердца пролетарского слилось,
как много в нём отозвалось. Это же махина, где по рельсам поезда
ходят, где всё гудит, свистит, громко стучит в штамповочных цехах
по башке и ухает в ушах сквозь наушники весёлым громом, а в литейке
жара, пекло и дым коромыслом!
Вот он наш Горьковский Автозавод! Большой город в большом городе
Горьком на Волге матушке реке. А сколько народищу топает к шести
часам утра на родную заводскую проходную, что в люди вывела меня?
Минимум тысяч тридцать. Это примерно как на футбол в «Лужники», и
то когда там играет «Спартак»!
Но мы, передовой советский класс, которому все дороги в СССР
настежь, на футбол ходим, разве только пиво попить и семечки
лузгать. Потому что настоящая страсть и гордость – это хоккейное
«Торпедо», гроза чемпионов! Ведь пролетарские хоккеисты никогда не
сдаются! Примерно так думал Ванька Тафгаев, гордо шагая в плотном
людском потоке в знаковый день - понедельник 30 августа 1971
года.
«Эх, хорошо в стране Советской жить! Так и хочется сейчас
крикнуть во всю свою богатырскую грудь – зае…ись!» – подумал Иван,
кивая знакомым мужикам и подмигивая многим интересным заводским
женщинам, с которыми Тафгаева связывали самые крепкие дружеские
отношения.
- Ванюха, здоров! – Вылез с боку и просипел тщедушный Данилыч,
коллега из ремонтно-инструментального цеха. – Чё так одеколоном
намарафетился? С трёх метров в нос сшибает!
- У Маринки вчера посидели, отметил, вот чуть-чуть не рассчитал,
а теперь попробуй, унюхай через «Тройной»! – Хохотнул Тафгаев.
- Это с какой ты Маринкой загулял? – Заинтересовался менее
удачливый на женском фронте работяга. – Из копировального? Или со
сборки колёс?
- Ты же знаешь, я не трепло, - хмыкнул довольный проведённым
накануне уик-эндом Иван. – Так что не скажу, а то у неё свадьба
через неделю, зачем же такую бабу хорошую компрометировать.
- Ну, ты паря и ходок, - с завистью посмотрел на богатырски
сложенного двадцати пятилетнего парня Данилыч, у которого всё самое
яркое из жизни осталось в далекой молодости.
Мужики вдвоём миновали проходные, где взяли пластиковые пропуска
и по широкой внутризаводской улице потопали к мощнейшему
сооружению, к своему зданию Кузовного корпуса. Кого только не было
понапихано в этом эпическом промышленном строении из железа, стекла
и бетона. И цеха штамповки, и цеха сборки, и ремонтные помещения, и
это только первый этаж! А на втором: инженеры с карандашиками,
профком, партком, библиотека, красный уголок, столовая и конечно,
душевые с раздевалками. А ещё в корпусе был третий этаж, четвёртый,
где тоже кипела заводская жизнь, где ковалась советское счастливое
автомобильное будущее.
- Поверь мне Ваня, - сипел Данилыч, - скоро в каждой семье будет
по машине. И даже по две.
- Да, - почесал мощный затылок Тафгаев. – Опохмелиться бы, а? А
то башка трещит, спасу нет. Зря пиво с водкой вчера смешали.
- Сейчас Казимир Петрович придёт, - стрельнул глазами по
сторонам товарищ по труду, у которого тоже трубы горели. – Может,
осталась ещё заначка? Хотя, вряд ли. В пятницу не помню даже как
домой вернулся.
- Как вернулся? – Хохотнул Тафгаев. – Я тебя дотащил. Передал
твоей супруге с рук на руки под расписку. Ладно, пойду, поработаю
что ли. А то набросали всякого железа. Там проточить, там
шлифануть. Там фаску срезать. В обед заскочу в медпункт к Ольге
Борисовне. Может сжалиться над рабочим классом? Придётся конечно
чуть-чуть попотеть… Только никому не слова!
- Могила, Ванюха. Ты же меня знаешь! – Прыснул от смеха Данилыч,
представляя, Ольгу Борисовну в самом срамном виде.
Вот чего Иван Тафгаев не любил, так это понедельник, реже
вторник, ещё реже среду. К четвергу уже наступало безразличное
привыкание к монотонному процессу работы на фрезерном станке. А вот
пятница – была маленьким праздником, которую он часто заканчивал в
приятном женском обществе. Ну, нравился Иван бабам. Высокий, метр
восемьдесят семь или того выше, физически развитый, руки сильные,
как у атлета. Лицо, говорили, что мужественное. Что характерно без
прыщей и оспин.
