– Привет! – за столик, прямо напротив, уселась какая-то развязного вида девица, – занятый своими размышлениями, Снегирев сначала даже и не понял, что произошло. – Можно?
Очевидное несовпадение последовательности слов и действий нарушили и без того хлипкое душевное равновесие; растерянность, впрочем, длилась недолго.
– Простите, здесь занято. – да, вот так – вежливо, сухо – должно сработать, отпугнуть.
– Да ладно тебе! Ты же один! – девица явно наслаждалась своей бесцеремонностью и экстравагантностью, его замешательством, вообще гривуазностью ситуации.
Снегирев только вздохнул – вот ведь! повезло, что называется! Что ж за день сегодня такой!
Он улыбнулся, подпустил в голос благожелательности, – надо оставаться вежливым в любых обстоятельствах.
– Я жду человека. Сейчас ко мне придут.
– Ну, вот когда придут, тогда и встану! – девица откинулась на спинку, закинула ногу на ногу.
Снегирев всмотрелся – юная, совсем еще ребенок, лет 17—18, не больше. Светло-русые с рыжинкой, чуть вьющиеся волосы, носик чуть длинноват, зеленовато-серые (янтарные?) глаза. Цветастый откровенный сарафан, простенькая сумочка, никаких украшений, кажется, навеселе. Вот же везение! Вспыхнуло было раздражение – он тут же его погасил – нет-нет, неконструктивно, ненадежно, наверняка только усугубит; зачем ему скандалы.
– Я жду девушку, понимаете? Она же черт знает, что может подумать. – он изобразил (постарался) заговорщицкий вид, улыбнулся.
Девица погрустнела.
– Ясно… Жаль… Ладно, пока тогда… – она встала, села неподалеку, за свободный столик, – Снегирев успел заметить стройную талию, красивые (сильные икры, породистые щиколотки) ноги. А вот босоножки подкачали – старенькие, стоптанные, вкупе с сумочкой и сарафаном мелькнуло – работает? индивидуалка? Такая юная, еще, небось, непрофессионалка; ах, эти клубнично-карамельные скороспелые плоды, урожай пубертата, трансформация гусеницы в бабочку! Первый опыт запретного, стыдливо-порочная непосредственность, только-только разбуженная чувственность – неплохо было бы! И тут же – ну что ты за человек! Неисправимый, горбатого могила исправит!
Девица, между тем, демонстративно закурила, вызывающе и заговорщицки улыбнулась, он спрятал взгляд, сделал вид, что занят кофе. Да-да, вот так, не об этом сейчас думать надо.
Через пару минут пришла Вика, – он заметил ее издалека – высокая, эффектная, броская; заныло, защемило сердце.
– Привет. – Вика уселась то тот же самый стул, на котором только что сидела девица. – Давно ждешь? – прости, пробки.
Снегирев мгновенно взвесил услышанное, корреспондировал с ощущениями. Да, это «давно ждешь» и вскользь и вдогонку добавленное «прости» не оставляли никаких сомнений и шансов в расстановке оттенков и акцентов – лишь необходимый и неважный довесок, дань вежливости и ситуации.
– Не очень. Будешь что-нибудь?
– Кофе, наверно.
Он кивнул замершему в полупоклоне официанту
.– И мне повторите.
Официант ушел, воцарилось молчание. Отчаливающий от сходен прогулочный катер дал гудок, громыхнула музыка.
– Вот же, блин! До сих пор бегает! Кажется, еще в школе на нем катался. – Снегирев взглянул на жену – та смотрела в сторону, улыбалась своим каким-то мыслям. Мгновенно вспыхнуло острое, горькое – ну, почему! почему все так! Почему у всех разговаривающих с ним в последнее время вот такой вот взгляд! Будто он им врет, несет черт знает что, и они просто терпят, пропускают мимо ушей!
– Вика.
– Что?
– Нам надо поговорить.
– Говори.
– Ты не слушаешь.
– Откуда ты знаешь?
– Я это вижу. У тебя на лице написано.
– Вот как? Ты научился читать по лицам? Давно?
