Мортон написал письмо Эразму Химплу, члену КА, но ответа пока не получил. Таис Мельбур по своей инициативе, сходила в читальный зал Королевской библиотеки и принесла оттуда то, что можно было прочесть в доступных источниках о Фрэнсисе Уэнзли, о том художнике, который оставил залог за миниатюру Грейгарс. Уэнзли, бывший всего на несколько лет моложе Мортона, оказался самым последним в списке незначительных художников австрийского происхождения, которые иммигрировали в Англию, чтобы не оказаться под оккупацией Наполеона. Его текущее амплуа, как написано в статье «Наши современные художники» в «Пирсонс»>1, светский портретист и пейзажист, специализирующийся на сельских домиках.
– Похоже, он может нарисовать для тебя и твою жену, и твоё сельское местечко,
– сказал Мортон Фрэнку. – Ну, и тебя самого, если захочешь.
– Может он даёт скидки за количество, ну, как эти страховые агенты – «Семейные тарифы – наша специализация».
Мортон собирался выйти из дома, рабочий день закончился. Его сознание воспринимало окружающее туманно. Он подумал, что если вскоре не закончит этот треклятый роман, ему придётся сделать передышку. Но Фрэнку он этого не сказал; тому нравилось, когда его работодатель был занят зарабатыванием денег. Мортон спросил:
– Как ваш кинобизнес?
– Мы сейчас проводим то, что называют «кастингом». Театральный термин. Мой приятель, тот, который владеет камерой, работал на Дан Ленно>2, это он называет это кастингом – поиски чего-нибудь нужного. Типа, ловли щуки на блесну. Думаем пригласить Коэна на роль бура.
– Как горничная?
Фрэнк начал громыхать чем-то. – Вообразила из себя и многого хочет. Чтобы её молодой человек был солдатом. Говорит, что ни с кем другим целоваться не будет. Её молодой человек немного похож на крысу и габаритов ребёнка, только что выросшего из штанишек. Я ей сказал, если не прекратит это, то вместо неё найму горничную из соседнего дома, а та ей злейший враг. Он покачал головой. – Да, это не будет прогулкой в парке, как я раньше полагал. Уходите?»
– Поговорить с художником по имени Уэнзли. Отправил ему письмо; он, по крайней мере, ответил.
– Звучит чудно. В поисках рыцарства, как говорят.
– Кто это так говорит.
– Болтовня в «В светских сплетнях». Была колонка такая в новом журнале, который редактирует Фрэнк Харрис. Весьма странное для Фрэнка чтиво, – подумал Мортон.
– Перенимаешь от меня самое лучшее.
Уэнзли, конечно же, не был художником типа Огастеса Джона. Он жил на Мелбери Роуд в Кенсингтоне – художественное окружение покойного президента Королевской академии, лорда Лейтона, как это представил Пирсонс, но у него была студия в Сент-Джонс Вуд>3, который некогда был владением мистера Бурка. Это ничего не говорило Мортону, но, попав туда, он понял: это была студия для художника, который хотел жить как биржевой маклер.
Уэнзли уже был там, скорее всего, уже ждал. Он не работал – на нём не было блузы, следов краски на нём и палитра была пуста. На нём был просторный пиджак и жилет, несколько светловатый оттенок для бежевых брюк, высокий воротничок – в целом, этакий вид щегольского военного офицера в штатском. Аккуратно и коротко постриженный усы и борода создавали впечатление, что он только-только встал из кресла полкового парикмахера, который, видимо, до сих пор вытряхивает где-то свою простынку.
Дверь открыл дворецкий, который препроводил Мортона к зданию в стиле королевы Анны>4, и затем на второй этаж в студию размером с железнодорожный вокзал провинциального городка. Потолок на высоте в три его роста, пол покрывали ковры; камин с готической облицовкой, такого размера, что в нём поместился бы кэб, занимал часть одной стены; повсюду стояли мягкие кресла. На столе с мраморным верхом, за которым могли бы сесть человек двенадцать, были разложены принадлежности художника, как бы подтверждая тот факт, что сам живописец где-то здесь. Рядом со столом стоял мольберт высотой три метра, на котором был натянут холст, где-то 180 х 120 см, с изображением на нём двух молодых девушек и собаки. Сам художник стоял перед этим холстом, будто готовился его защищать.
