Георгий Иванович Степушкин, в миру Жоржик, Жорик, или просто Жорка, а в блатном, преступном мире – Гога, стоял под полуденным знойным солнцем, уливался потом посреди центральной площади и беспомощно крутил головой.
Куда подевалось это детективное агентство, в которое отослал его хитро выделанный следователь, он не знал. Ну не видел он вывески, век воли не видать, и все тут! А вывеска должна была быть, это следователь точно сказал и даже кулаком себя в грудь ударил.
– Там вас, Георгий Иванович, встретит милая дама – Дарья Дмитриевна Полукарова, – подталкивал он его в спину к выходу из кабинета. – Мы с ней уже созвонились. Она берется за ваше дело. Обещает решить все проблемы. Не забесплатно, конечно же.
– Как это не забесплатно? – Степушкин резко вдавил каблуки в пол, притормаживая. – Как не забесплатно, начальник? Тут, значит, за так, а там что же, деньги нужно платить за то, что падлу, что меня ограбила, искать станут?! А тут за так ты не хочешь? Ишь, как устроился, здорово!
Вот тогда-то следователь Топорков и глянул на него с проникновенностью, все объясняющей.
«Что ты, идиот, о себе возомнил? – прочитал Степушкин то, что первой бегущей строкой проползло в серых невзрачных следовательских глазах. – Кто станет искать твои сраные цацки, которые ты сам украл и за которые ты уже к тому же и отсидеть успел? Кому на хрен нужно возиться с этим говном? Кому охота не спать, ноги обивать или свой бензин лить в казенную машину, потому что лишней капли никто не даст из-за твоего уродского грабежа? Кому охота портить показатели за квартал твоим глухарем? А ведь никто не найдет твоего добра, никто! Как не нашел его никто, когда ограбленный антиквар бился в истерике, так не найдут его и теперь! Не хочешь платить в детективном агентстве, пошел тогда на...»
Очень доходчиво и красноречиво глянул на него следователь Топорков. И снова подтолкнул в спину.
– Ладно... – проворчал Степушкин. – Пойду, найду твою Дарью Дмитриевну. Только ведь баба, чего она знать-то может? Чего найдет-то? Только перевод деньгам!
– Есть выбор? – поиграл бровями Топорков и с облегчением выпроводил его за порог своего кабинета.
Степушкин пошел к центру города пешком. Своя машина давно была продана. Как первый раз в дурку загремел, так и продал. Тут как раз так совпало, что права нужно было менять, стало быть, нужно было проходить комиссию. А кто станет ему справку делать с таким-то диагнозом? Никто. Вот он машину и продал. На такси теперь ездил, общественным транспортом пользоваться научился, пешком ходить опять же не брезговал. И совсем, к слову, не горевал. Иногда даже нравилось в битком набитом автобусе потолкаться.
Народ-то, он болтливый кругом. Хорошо, если кто один едет, тот просто хмурит брови и негодует про себя потихонечку. А если компанией кто в автобус завалил? Да если еще и навеселе. Ох-ох-ох, тут только слушай, не зевай. Таких новостей можно наслушаться. И про незнакомых людишек, и про тех, кого когда-то знал. И про тех, кого узнать вдруг захотелось.
Однажды, страх признаться, услыхал, что знакомые шумных пассажиров уезжают на отдых на три недели. И уезжают уже через пару дней, а завтра будто бы всех собирают на вечеринку. И пассажиры, не стесняясь, адресом обменялись и номером их домашнего телефона снабдили друг друга, записав под диктовку. Как-то же надо было созваниваться, уточнять время гулянки и все такое.
Степушкин не записывал, он запомнил и так. И адрес, и телефон. И потом через четыре дня прозвонил квартирку. Потом понаблюдал за ней, установил, что никого присматривать за домом хозяева не оставили, а потом взял и обнес ее.
Все не стал брать. Зачем ему норковая шуба, к примеру, или кожаная косуха? Что он с ней делать-то станет? Сбыта у него теперь не было. Для блатных он давно завязал. Как первый раз в дурку загремел, так и объявил, что в завязке. Так что сбывать добро было некому. А стало быть, и брать его не стоило.
