«…Пятьдесят процентов романов начинаются с описания природы, тридцать процентов – с описания внешности главного героя, двадцать процентов – с описания прямо здесь и сейчас происходящего события, десять процентов – с диалога, и еще десять – с философских размышлений автора. И вот не надо, пожалуйста, говорить, что вышло более ста процентов! Разве мировая литература может уместиться в пределы какой-то жалкой сотни?..» Начало этой невероятной истории – и философские размышления, и прямая речь героя одновременно. Все, что вы прочитали до этого, – мысли очень умного, очень прилежного школьника Степана Тутышкина. Он прекрасно разбирается в математике (еще бы, у него восемь репетиторов!) и при этом совершенно не умеет писать сочинения (мама говорит, что он будет экономистом и литература – пустая трата времени). Поэтому, сидя перед белеющим, как январский снег за городом, монитором, он от руки, по старинке, на клетчатом (как мамина юбка) листе бумаги выводит статистку различных «начал» великих произведений. А поскольку у Степана восемь репетиторов по математике, он в уме уже подсчитал, как начинаются прочитанные им романы из школьной программы.
Как же начать сочинение? Сочинение на небанальную тему: «Образ Дубровского». Степан услышал, как скрипнула входная дверь. Это мама заглянула, в своей клетчатой, как тетрадный лист, юбке. С тех пор как мама и папа развелись, двери везде скрипели – их никто не смазывал.
– Мам, а почему Дубровский на самом интересном месте закончился? – спросил Степа.
– Не помню, посмотри в интернете, – ответила мама, энергично расчесывая свои длинные каштановые волосы.
– Ма-ам, – протянул Степа, – а можно я к папе съезжу?..
Его родители развелись два года назад. Степану тогда было десять лет, и он до сих пор не мог поверить в то, что мама и папа больше не живут вместе. Каждое утро, просыпаясь, он, еще не включив мозг на полную мощность, был уверен, что папа на кухне, как обычно, готовит кофе. Ему чудилось, что он, Степан, встанет, пойдет в ванную и услышит недовольный голос отца: «Поживей, я опаздываю!» И каждое утро, вот уже два года, Степан искренне удивлялся, что на кухне не пахнет папиным кофе, да нет и самого папы.
Степа часто вспоминал последний счастливый вечер в их семье. Нет, развод последовал вовсе не после этого вечера, еще год, а то и два они жили вместе как не очень счастливая не очень семья, но… все же причудливым образом память запечатлела тот вечер как последний вечер в жизни их семьи. Папа, мама и Степа собирались в театр. На пьесу Чехова «Вишневый сад». Степе ужасно нравилось это название – от него во рту становилось сразу сладко и терпко. В этот вечер мама надела прекрасное длинное платье вишневого цвета. И, глядя на красивую маму, на счастливого папу, Степан даже отказался от предложенных конфет – и так было очень-очень сладко, даже чересчур. Правда, тогда папа, восхищенно оглядев маму, все же сделал ей робкое замечание:
– Любимая, а тебе не кажется, что ты платье надела задом наперед?
Степа, внимательно оглядев маму, решил, что папа прав. Спина у мамы была обнажена, и были видны завитки светлых волос от высокой прически, а вот спереди шею закрывал высокий стоячий ворот. Папе почему-то показалось, что должно быть наоборот. Мама в ответ на это рассмеялась и упрекнула папу в том, что он ничего не понимает в моде и ни одна женщина не надела бы платье наоборот. Потом они все втроем, взявшись за руки, пошли в театр. Степан был, конечно, посередине – и навсегда запомнил это счастливое ощущение, когда слева папина сильная и горячая рука, а справа мамина – чуть скользкая от крема и всегда холодная. Счастье! Степану все это припомнилось сейчас, когда он смотрел на пустой лист бумаги.
