Эля смотрела, как за окнами старенького «уазика» исчезали в сумраке проносившиеся картинки пейзажа чужой страны. Всё было ново, хотя ничто не поражало воображение. Она чувствовала сейчас лишь растерянность, страшилась неизвестности, в голове царил сумбур, вызванный срочным отъездом. Девушка знала о предстоящей перемене, готовилась к ней, однако события стали развиваться неожиданно скоро. Случившееся оказалось на руку. Рутина последних лет жизни засасывала её в омут безысходности, не давая никаких надежд на будущее. Спокойная стабильность, застой в отношениях, какая-то неподвижность во всём, тоскливая скука пролетавших дней, месяцев, лет заставляли чувствовать себя отработанным материалом, чужой в собственной судьбе. Изматывали постоянные скандалы в семье, устраиваемые истеричной матерью, приевшаяся работа да извечные проблемы эгоистичного брата.
Эле надоели ничего не значащие, скоротечные знакомства, одномоментные встречи, одноразовые свидания, заискивающе-масляные взгляды потенциальных претендентов на благосклонное внимание. Холодную пустоту девичьего сердца они не согревали. Один странный тип, приглашённый вздорной мамашей, племянник давних знакомых, возомнил себя её женихом, вызвав протест в сознании недотроги. Мать настойчиво рекомендовала не отворачиваться от гостя, обходиться с ним поласковее. Окрылённый поддержкой визитёр набрался смелости, размечтался о совместной жизни, стал планировать скорое рождение двух детей-погодков. Эльгу не спрашивали, даже слова вставить не давали. Она махнула рукой, оставила бесполезные попытки, опасаясь очередного припадка материнской агрессии. Скоропалительный контракт на три года явился для неё избавлением от ненужных выяснений отношений с родительницей да с загостившимся «женихом», своеобразным побегом.
Эля ехала за новыми эмоциями, надеждами, скрывалась от одиночества, грусти, оставляя за плечами всю серость, неурядицы московской жизни.
Городок Фюрстен встретил их неоновым светом вывесок на немецком и тишиной. Разъехавшиеся ворота на пропускном пункте военного городка открыли для машины проезд на территорию части. Девушку с провожатым высадили у двухэтажного серого здания общежития для служащих. По ступенькам широкого крыльца они поднялись к входной двери, из-за которой раздавался гул мужских голосов. Створки неожиданно резко распахнулись, Элю едва не сбил с ног мужичонка, вылетевший на улицу под крики оставшихся:
– Николаич, будет тебе! Постой!
Безнадёжно махнув рукой, тот потрусил прочь.
Прибывшие вошли внутрь. Шум стих. На Эльгу оценивающе глядели с десяток мужских глаз. Девушка ненавидела такие моменты, хотя жизнь любила бросать её в подобные ситуации. Ещё в подростковом возрасте ей приходилось частенько испытывать на себе любопытные взгляды сотен подчинённых отчима, служившего командиром в одной из войсковых частей. Чтоб скрыть свою природную стеснительность, скованность, она придавала лицу выражение равнодушной отстранённости, словно пряталась за маской, что вошло в привычку. Мать неизменно отчитывала её за «надменную манеру поведения», но освоенный приём всегда выручал. Сейчас опять пришлось прибегнуть к излюбленной тактике, принять холодно-безразличный вид, дабы не залиться краской смущения. Следуя через узкий проход между разгорячёнными, подвыпившими незнакомцами, с которыми ей предстояло жить по соседству, она ни на кого старалась не смотреть, пока в этой безликой для неё толпе не упёрлась в спину высокого жилистого парня, стоявшего в проходе, размахивающего руками, хриплым громким голосом доказывая что-то своим оппонентам. Отступив на шаг, Эля попробовала обогнуть препятствие. Неторопливо обернувшись, молодой мужчина заглянул прямо в глаза оторопевшей девушке, вызывающе прохрипел:
