Глава 1 – Первая тайна, или Секрет седьмой… необычный
…Вообще-то этот секрет не совсем нашего… двора, но зато уж точно необычный – девчачий и, как, окажется спустя всего-то какой-то десяток лет от наших семидесятых годов, всё-таки неразрывно связанный и с ним, нашим двором детства в городе Ломоносове, проще – Рамбове, как зовут его до сих пор многие, почти все, местные жители.
Как раз аккурат на противоположном от нас северном берегу Невской губы Финского залива – «Маркизовой лужи» – в ныне забытом местечке Куоккале солнце в июне ночью, едва нырнув за горизонт, как и у нас, немедленно начинает свой неторопливый разбег к полуденному торжеству. Две зари долго горят в районе полярной звезды, не прерывая своего бардового свечения, незаметно переходя из заката в рассвет. Морская гладь в чуть остывшей прохладе перегретого воздуха в сумраке безмятежно закипает и парит, размывая утреннюю акварель неба, воды, песчаного пляжа, ласково укутывая их и прибрежный лес прозрачной теплой сиреневой вуалью. Морской бриз лишь под утро меняет направление, втягивая длинные тягучие струи тумана обратно. Чем выше предвидится полуденная жара, тем быстрее утренний уход прохлады, тем сильнее невидимое отжимное движение волн на глубину.
– Гав, гав-гав!.. – огромный мохнатый пес, по шею забравшись в свежие отжимные волны, тревожно смотрит на еле заметное, но чувствительное упругое течение воды.
– Мухтар, Мухтар… – звенит, обращаясь к нему, чистый девичий голосочек со стороны мирно серебрящейся на солнце воды, – что стряслось?
Лес, вплотную подступивший здесь к бухточке, уткнувшись в узкую полоску крупного золотого песка, вынесенного, по-видимому, бурными потоками двухтысячелетней малышкой Невой, многократно отражает её голос, рассыпая прозрачным эхом на тысячи переливов, словно бурный весенний ручей брызги, на многие сотни метров вокруг. Несмотря на близость мегаполиса в начале семидесятых годов прошлого века белки, лисицы, кабаны и даже лоси в этих местах завсегдатаи, берег залива, редко посещаем людьми, и потому бесконечно длинный широкий пляж местной бухты всегда девственно чист, прекрасен и даже сакрален в этих звуках её утреннего летнего счастья.
Жаль!.. – теперь спустя полвека цивилизация почти полностью поглотила эту бухту. Мало, что напоминает об ушедшей эпохе, лишь старинный деревянный дореволюционный двухэтажный дом барона Ридингера, превращенный ещё в довоенные годы в «коммуналку», чудом сохранившийся здесь до сих пор внутри маленького клочка леса, хранит едва уловимые брызги того лета. Он и теперь, нет-нет, да выкрикнет вдруг что-то сквозь толщу времени, позовет, поманит, а синее-синее море, заглядывающее сюда сквозь вековые сосны и ели, тут же эхом подхватит, заволнуется, зашипит, забеспокоится, словно выговаривая что-то свое далёкое, наболевшее.
– Гав, гав-гав!.. – в одно из таких ранних солнечных утро в конце июня 1975 года заливался здесь на весь пустынный берег, испуганный пёс, – «выходи, далеко зашла».
Он не любит купаться, как огня боится воды, похоже, в прошлом ему не очень-то везло, он вообще не доверяет людям, но, к удивлению, детей и стариков любит… очень.
– Отстань!.. Иди домой, – откровенно хохочет ему в ответ девочка, сверкая своей беленькой не успевшей ещё загореть в начале лета попкой меж золотых барашков весёлой незаметно ускоряющейся отжимной волны всего-то в пяти метрах от него.
– Гав, гав-гав!.. – сердится Мухтар, – «вернись, там глубоко».
Помесь северной лайки с кавказкой овчаркой, всем своим огромным собачьим сердцем привязан к этой замечательной белокурой девчушке всего-то лет пяти от роду.
– Да, не пе-ре-жи-ва-ай ты так, – оплёвываясь, весело тянет та по слогам, беззаботно ныряя по направлению волны в сторону невидимого горизонта.
