Писатель Н.Н. Горчичников обладал весьма утонченным вкусом. Это говорили критики. Это говорили и читатели, которые не читали его сочинений, но слышали краем уха об отзывах вышеупомянутых критиков.
Знала это и жена писателя! Ибо утонченный вкус заставлял ее мужа морщить нос и брезгливо поджимать губы, если вдруг кофий был сварен как-то не так. Он тонко чувствовал недостаток или избыток в супе лаврового листа; он мог в раздражении отвернуться от чудесного жаркого, если специй в нем недоставало или – Боже упаси! – было на полщепотки больше, чем нужно. Он отказывался кушать свежайшее малиновое варенье, недовольным жестом отодвигая от себя вазочку – потому что его сварили с небольшой добавкой красной смородины…
Кроме того, он ненавидел пирожки с печенью, блюда из грибов, жареные почки и соленую селедку, гречневую кашу и карасей в сметане.
При этом , заметьте, писатель Н.Н. Горчичников не делал никаких замечаний – у него был слишком хороший вкус, чтобы опуститься до такого. Он только тихо вздыхал, да на его благородном лице отражалась утонченная скорбь человека изысканной души – кроткий упрек чувствительной натуры этому грубому миру…
И, судя по лицу его жены (миловидному простенькому личику), этот упрек в ней отзывался стыдом и смущением. Казалось, нежные скрипки в душе сей дамы начинали петь возвышенную мелодию, скорбя о несовершенстве ее, как супруги и хозяйки, печалясь и упрекая; затем в мелодию вливались флейты – и, наконец, тихо вступала, а потом уже крещендо, изнывая от огорчения, набирала мощь стонущая виолончель, – после чего Олимпиада Саввишна начинала шепотом извиняться перед мужем. Было видно, что она раскаивается, очень раскаивается, и клянется себе никогда более не обременять любимого супруга такими неприятностями. Писатель в такие минуты, чуть улыбаясь, смотрел на свою милую глупышку: нижняя губка ее чуть выдавалась вперед, в широко распахнутых глазах стоял какой-то детский страх, и всем своим видом она напоминала маленькую виноватую девочку . И он думал снисходительно, что бедняжка, вероятно, пытается найти разгадку, отчего ей выпала такая честь – стать супругой знаменитого литератора… Почему ее, такую простенькую и незамысловатую, он предпочел дамам столичным, ловко одетым и ослепительным.
Олимпиада Саввишна и впрямь была из породы мышек сереньких, но хорошеньких. Одевалась она прилично, но простенько, не раздражая никого своим видом. Собой была достаточно миловидна, чтобы вызвать симпатию, но недостаточно, чтобы вызвать зависть. Женщины называли ее сущим ангелом. Извольте видеть: всем людям, и дамам в частности, бывает лестно, когда кто-то совершенно разделяет их взгляды, вкусы и поддакивает, глядя в глаза этаким заискивающим собачьим взглядом. Хотя некоторые, из-за отсутствия у ней собственного мнения, полагали ее скучной, и говорили в сердцах: «хоть бы что-нибудь сама сказала!» Да-с, такова была Олимпиада Саввишна, и многие гадали, отчего столичный литератор выбрал такое скромное сокровище?
Меж тем, причина была проста. Чего-чего, а непростых дам со сложным характером и оригинальным мировоззрением писатель навидался досыта. Его раздражали вечные претензии этих дам на собственное мнение, желание дискуссий и бесед, наличие планов и увлечений. Писателю же нашему нужно было немного: горячая еда на столе три раза в день, вовремя поданный на веранду кофий со сливками, чистая постель, и вот эти глазки, что глядели на него так умильно и даже подобострастно, эта радостно-робкая улыбка, когда жена видела, что он ею доволен и готов проявить благосклонность. Она смотрела ему в рот и готова была впитывать каждое его слово. И тишина! Единственные слова, которые она лепетала вполшёпота, были «Да, конечно!». Это было все, что он слышал от нее – и это было все, что ему было надо. Это были именно те удобства, которые он ценил в женщине.
