Империя Снартари, провинция Алидар. 850 год Седьмой
Эпохи.
Я всегда по-детски боялась, когда отец уходил в обход. Тогда
ночь за решетчатыми окнами казалась темнее, вечнозеленые великаны –
еще выше, а дальний волчий зов в пустом сумраке множился эхом и
просачивался даже сквозь законопаченные мхом бревна. Я, как
пятнадцать лет назад, пряталась в своей комнатушке, предварительно
заперев ее на щеколду и подперев дверь стулом, накрывалась
стеганным одеялом с головой и читала молитвы Солнцу – редкому гостю
в наших землях. Порой не верилось, что мы живем в «солнечной»
империи Снартари, в самом благословенном крае Ниариса, как любят
слагать бродячие сказители… которые тоже редко добираются до нашей
провинции по сугробам. Что поделать – граница. Слава Солнцу, мирная
– ни стычек с лунными эльфами, ни с фаргонским княжеством, даже
встречи с гибридными тварями, выведенными лунными, в последнее
время стали редкостью. Очень подозреваю, что все потенциальные
враги попросту боятся отморозить стратегически важные части тела.
Так говорит батюшка, когда плеснет в горло самогона, и я с ним
согласна.
До ближайшей деревни от дома егеря – нашего дома – пять лиг. Как
же я завидовала деревенским! Когда рядом сосед, не так страшно
ждать рассвета. Когда на главной площади всегда горит костер в три
человеческих роста, и его отблески видны на окраине.
А здесь тьма, которую не могут разогнать холодные звезды. Едва
смеркается, ночь подползает к самому окну, приникает к нему носом,
и лучше не смотреть ей в глаза.
На своих скио* отец будет исчерчивать снег кругами до рассвета.
Обычно он уходит днем, но раз в декаду проверяет на действенность
ярмарочные амулеты, не могу сказать иначе. Вот зачем?
Одеяло почти не греет, слова молитвы путаются. Хорошо, что не
слышат наставники из деревенской школы, куда я хожу, едва летом
сойдет снег.
Отец не раз советовал выпить отвар кошачьего ладана** и спокойно
заснуть, но дело в том, что своих снов я боялась не меньше ночных
тварей. С некоторых пор.
С завидной регулярностью мне снилось одно и то же лицо – высокие
скульптурные скулы, четко очерченный подбородок, светлые волосы. Не
такие, как мои, чуть темнее, цвета спелой пшеницы, и изумрудные
глаза с какими-то нереальными золотистыми вкрапинками. Как
колдовские светляки, пойдя за которыми, непременно угодишь в
топь.
В снах незнакомец, закутанный в зимний плащ, протягивал руку, я
ее принимала, а потом… Глаза наливались кровью, как у быка,
виденного мной однажды на ярмарочных боях, верхняя губа
подергивалась, и начиналась незнакомая магия, сродни запрещенной
приворотной, потому что я не могла отвести глаз и рассмотреть, что
не так с его красными губами, с этими прекрасно очерченными губами.
После первого испуга я уже без опаски погружалась в вязкие глубины
карминовых оттенков, плыла в них, раскинув руки и ожидая чего-то
неизведанно приятного и почему-то запретного. Из дурмана
традиционно возвращала резкая боль, будто мне ни много, ни мало
откусили голову, а потом весь день потягивало и постреливало в
шее.
Чур меня, чур! Меньше таких мыслей, Мила, больше молитв, и,
глядишь не придет сегодня кошмар.
Пойти бы и обновить солнечные знаки на стенах, совсем стерлись
от времени. Едва угадывается круг и солнцеворот со снартарийскими
рунами. Именно такими ночами казалось, что защита окончательно
падет, развеется… и все кошмары станут явью.
В темноте под одеялом блеснули два янтарных глаза.
- Царапка, это ты? – несмело протянула руку к кошке и с
облегчением ощутила теплую шерсть.
И в тот же миг… меня будто резко окунули головой в новый сон –
сквозь мои пальцы проходит дорогой мех чужого, искусно выделанного
плаща, что висит… в нашем предбаннике. Контраст такой, как если бы
бриллианты положили к плетеное лукошко. Рядом еще один зимний плащ,
с чуть иной выделкой, а под лавкой – дорожный мешок. Я отдергиваю
руку, еще не застигнутая за неподобающим любопытством, но почти –
отец спускается по скрипучей лестнице. Не один.
