Похоже, эта кровь никогда не отмоется.
Она стекала, красная, красная, красная, по моим рукам, покрытым синяками запястьям и по сбитым костяшкам пальцев. Из крана лилась вода – горячая, даже зеркало запотело. Она должна была разбавить алую жидкость до бледно-розовой, а потом и до совершенно прозрачной. Но кровь просто… не хотела останавливаться. Под водой засохшие ржаво-коричневые пятна на моей коже превратились обратно в тошнотворно-багровые. Дрожащие дорожки сбегали по раковине вниз, а сливное отверстие старательно пыталось их поглотить.
Полумрак крохотной комнаты давил на меня со всех сторон, в глазах все расплывалось. Я не отрывала глаз от корочек засохшей крови, прилипших к раковине, словно чаинки.
«Торопись, – приказала себе я. – Ты должна позвонить. Ты должна добраться до телефона».
Ноги подогнулись, и мир резко накренился. Я почти упала на раковину, ухватившись за ее гладкий край, и услышала, как под моим весом предупреждающе заскрипели кронштейны.
«Торопись, торопись, торо…»
Резкими движениями, стараясь не подавиться подступающей к горлу рвотой, я отдирала блузку от присохших к коже кровавых бляшек.
Но вот в стенах задрожали трубы, звяканье раздавалось теперь чаще и громче, завершившись финальным громким «бряк!», от которого завибрировала и раковина.
Чeрт! Я хлопала руками по столешнице, пытаясь найти, куда бы собрать оставшуюся горячую воду.
– Нет-нет-нет… ну же…
Эти счетчики – эти идиотские счетчики определяли расход воды для каждого номера, не позволяя потратить впустую ни капли. Но мне было нужно больше. Хотя бы один раз мне было нужно, чтобы ради меня правила оказались нарушены. Кровь ощущалась на языке и зубах, стояла в горле. Каждый раз, глотая слюну, я чувствовала, как ее металлический вкус проникает все глубже. Мне нужно очиститься от этого…
Трубы гулко взвыли в последний раз, и напор в кране иссяк. Теперь оттуда сочилась лишь тонкая струйка. Схватив крохотное гостиничное полотенце, задубевшее из-за частого отбеливания, я сунула его под кран, чтобы оно впитало оставшуюся воду.
До боли стиснув зубы и пошатываясь, я наклонилась вперед – умывальник не давал мне упасть. Протерев запотевшее зеркало, я приложила мокрое полотенце к струпу на распухшей нижней губе.
Обломанные ногти, под которые забилась грязь и кровь, болели при малейшем нажиме. Я смотрела на эти темно-красные полумесяцы, которые просвечивали сквозь потрескавшийся лак, не в состоянии отвести от них глаза.
И тут с мокрым шлепком в раковину упал клок волос.
Вспыхнув слишком ярко, зажужжали дешевые флуоресцентные лампы. И в голове у меня загудело еще сильнее. Я никак не могла сообразить, что это передо мной. Маленький сморщенный кусочек плоти. Пряди, прилипшие к мокрой фаянсовой поверхности.
Волосы не были ни длинными, ни темными.
Светлые. Короткие.
Не мои.
Я открыла рот, но не смогла ни всхлипнуть, ни вскрикнуть – голос был заперт внутри. Содрогнувшись, я лихорадочно крутила краны, пытаясь смыть улики, смыть свидетельство чьей-то пролитой крови.
– О боже, о боже…
Я бросила полотенце в пустую раковину, метнулась к унитазу и рухнула перед ним на колени. Мой желудок судорожно сжимался, но наружу ничего не вышло. Я не ела уже несколько дней.
Не поднимаясь с холодного, выложенного плиткой пола, я вцепилась дрожащими пальцами в спутанные волосы, выдирая из них колтуны.
Когда и это не сработало, вцепившись пальцами в стену, я дотянулась до раковины. Вытащив полотенце, я изо всех сил терла им волосы, а стены ванной комнаты кружились вокруг меня.
