Дхэттар. У истоков новой эры.
– Боишься?
– Да.
– Ты можешь не идти. Это ведь… почти верная смерть, Гиллея.
– Но если не я, то кто?
С неба срывались первые капли осеннего дождя. Еще редкие, они шлепались на присыпанную пеплом землю, и та в ответ вздыхала черными облачками. Над головой толкались жирными боками тучи; казалось, что пухлыми животами они почти задевают Храм на вершине горы…
«Но гора не так высока, чтобы дотянуться до небес, а боги не столь могущественны, чтобы с их уходом разрушился этот мир», – подумала Гиллея, пожимая спутнику руку.
– Ну, иди. Я постараюсь вернуться… что бы ни случилось.
Он лишь покачал головой; в углах рта прорезались горькие морщины.
– Мало кто возвращается от обезумевшей дочери Бездны, Гиллея.
– На все воля Первородного пламени. Я надеюсь… Я надеюсь только на то, что достаточно похожа на собственную прабабку. Вдруг он , бог огня, узнает меня? И тогда мы сможем поговорить…
Гиллея старалась, изо всех сил старалась чтобы голос звучал бодро, но он все равно предательски дрогнул. На самом деле сомнения уже скользнули в душу, оплели скользкими щупальцами неровно бьющееся сердце. И с какой стати она вдруг вообразила, что придуманный накануне план сработает? Откуда взялась столь глупая уверенность в том, что сам бог огня пожелает говорить с ней, простой смертной женщиной предгорного племени?..
«Но когда-то он был человеком. Быть может, он вспомнит ту жизнь, что была до перерождения… До того, как богиня забрала его жизнь».
Дождь усиливался. Самый обычный осенний дождь, холодный и печальный. Он как плакальщица у погребального костра провожал уходящее тепло и готовил предгорье к долгому сну под снежным покровом.
Гиллея, щурясь и вытирая глаза, посмотрела на темный силуэт жилища богов на одинокой горе Айрун-ха; оно походило на беспорядочное нагромождение каменных глыб, и, тем не менее, на протяжении Бездна ведает скольких веков оставалось храмом Первородного пламени. Узкая дорога вела ко входу, черкая побитый лишаями пожарищ склон.
– Я пойду, – шепнула Гиллея, – мы должны хотя бы попытаться.
И, надвинув поглубже капюшон, зашагала вперед. Туда, где, скорее всего, ей предстояло остаться навеки.
…Мрак. Словно живой, он клубился у подножия грубо отесаных колонн. И факелы – багровые кляксы на темном трепещущем полотнище. Даже небо налилось тьмой, будто напиталось от самой Бездны.
Гиллея вздохнула. В висках гулко ухала кровь, перед глазами плясали надоедливые серые мошки. Не иначе, как от страха… В любой другой миг она, дочь великого воина предгорья, была бы готова провалиться со стыда в Бездну, но только не сейчас – когда все ближе и ближе чудовищное, бестолковое нагромождение серых глыб, древний Храм.
«Я не испугаюсь», – подумала Гиллея, – «я достойно завершу свой путь, чего бы это не стоило».
Затем, стараясь унять дрожь в руках, она развернула домру и медленно двинулась вперед.
Она шла, перебирая струны костяной пластинкой. Незатейливый печальный мотив отражался от хмурых, тяжелых стен храма, взлетал к самым сводам и умирающей птицей падал под ноги. А затем, когда врата в святилище растворились перед ней, и взгляду открылись два пустых каменных трона, Гиллея запела.
Она пела о великом народе, с незапамятных времен поклоняющемся Первородному пламени. О вождях, чья слава гремела по всему предгорью. О том, кто проиграл самую великую битву своей жизни – но получил то, что многие ищут и не находят – бессмертие…
Каменная плита за алтарем с шорохом исчезла в нише. Гиллея испуганно смолкла, потому как теперь на нее смотрели две пары серых, точно пепел, глаз. Бог и богиня. Они молча стояли, держась за руки, и ждали… Гиллея низко поклонилась, моля пламя о том, чтобы они не заметили ни дрожащих коленок, ни трясущихся рук.
