Эдория оказалась капризной, как знатная девица на выданье. Это был самый южный порт империи и самый разномастный город, на узких улочках которого порой мирно – а порой и не очень – соседствовали бедные рыбацкие домишки и дорогущие двух- а порой и трехэтажные таверны, лавки, бордели, а где-то между причалами и лавками тянулись нескончаемые шеренги складов. Это был город, в который ехали все – поторговать, найти корабль в южные земли или нанять дешевую прислугу, но при этом никто не хотел здесь жить. Переменчивая, то слишком жаркая, то слишком холодная погода, постоянный запах рыбы над улицами и удаленность от столицы сделали свое дело, превратив Эдорию в место временного паломничества.
Дьюар не знал, для чего они с учителем приехали сюда, но уже давно был наслышан о странностях здешних нравов, широте рынка и доступности эдорских девушек. Все эти богатства предоставились ему в полной мере, смутив шальное юношеское воображение в тот момент, когда наставник неопределенно махнул рукой, позволяя идти, куда вздумается, лишь бы не путался под ногами. Улицы манили своей шириной и неизвестностью, приоткрытые двери таверн соблазняли восхитительными запахами, а день меж тем только начинался.
Резвый ветер нес с побережья запахи свежей рыбы и моря. Ведомый им, Дьюар вскоре добрался до центральных улиц, где Эдория представала во всем своем многообразии. С одной стороны, на дальнем возвышении, виднелся шпиль, метящий в самое солнце – дом наместника выделялся среди прочих с самого первого взгляда, а стоило подойти поближе, как бросались в глаза громадные беломраморные колонны, подобных которым не было во всей Эдории, и неумеренная лепнина, густо оплетавшая стены. Напротив словно из самой земли вырастал храм Четырех богов. Грузный, основательно угнездившийся посреди площади и призванный наводить трепет, он сурово смотрел сквозь узкие окошки, в которых мелькали огоньки-зрачки. По обе стороны от высокого крыльца из стены выступали четыре статуи, возвышающиеся на два человеческих роста. С удивительным тщанием неизвестный мастер вытесал каждый колосок в косах матери-Магдары, каждую чешуйку на доспехах защитника-Альроя, изгибалась, как живая, каменная кошка у ног вечно юной Синари, едва не шелестели страницы в книге Кальвея, и все они казались почти ожившими, готовыми вот-вот сойти на площадь и одарить город дуновением божественной мощи. Дьюар задержался, рассматривая изваяния, выискивая в каменных лицах то, за что их крепко невзлюбил наставник, и находя лишь преданную веру мастера. У ног статуй рассыпались свежесрезанные цветы, из окон храма, распахнутых по случаю хорошей погоды, долетали запахи благовоний и пение, причем то были единственные голоса, что слышались на улице – не иначе как большинство жителей преданно посвящали утренние часы молитвам, бросив все прочие дела. Дьюар подивился про себя, но внутрь он так и не зашел, свернув на соседнюю улицу, уходящую вниз, к торговым кварталам.
Требовательный кошачий мяв донесся до него из открытых ставень «Большой креветки Богора». Дьюар огляделся по сторонам, но «малой» нигде не увидел. Да и саму эту «креветку» он вообще представлял смутно – лишь по рассказам много путешествовавшего отца – и страшное, изогнутое закорючкой существо, распластавшееся на вывеске трактира, не признал. Оно, все в потеках бурой краски, вид имело жуткий, а огромные усищи и подавно придавали схожести с каким-нибудь загранным гадом, что только и ждет, как бы сожрать душу или высосать кровь из наивной жертвы. Юношу передернуло.
Он прошел бы мимо, если бы не запах. Откуда-то из нутра таверны тянуло ароматом печеной рыбы с незнакомыми пряностями – так восхитительно, что желудок не замедлил отозваться голодным ворчанием.
