1
Было больно открыть глаза. Их как будто залили расплавленным свинцом. Всю голову как будто залили свинцом. Он вместо мозгов. Он вытекает из ушей. Вытекает и начинает твердеть. Я никогда не отдеру его от щеки. Только вместе со щекой. Но дело не только в боли. Было страшно открывать глаза. Страшно увидеть, где я. Страшно узнать, каков масштаб разрушений моего тела. Ног я не чувствую, это я понял сразу. И я не хочу убедиться в том, что их нет. Руки где-то за спиной. Где-то…. В очень неестественном для рук положении. Но, по крайней мере, они есть. Меня это, несомненно, радует. Лучше было бы снова забыться тяжелым сном. Хотя сном это состояние назвать сложно. Скорее, это черная дыра, в которой нет ничего. Вообще ничего. Даже пустоты нет. Это как умереть, только можно вернуться. Как бы не хотелось. Я вернулся. И мне вдруг страшно захотелось жить. Так сильно захотелось, что я начал чувствовать свои ноги. Сначала чуть-чуть, затем все больше и больше. В них возвращалась жизнь. И боль. И мне захотелось кричать. Хотя во рту тоже был свинец. Он проливался мне в горло. И вкус как у свинца. По крайней мере, я так считал. Я никогда не ел свинец. От этой мысли я улыбнулся и почувствовал, как лопается кожа моих сухих губ. И оттуда тоже полился свинец. Будь он проклят. И от боли в разорвавшихся губах я окончательно пришел в себя. Свинец оказался кровью. Кровь была везде. Наверное, это вся моя кровь, подумал я. Наверное, меня вывернули наизнанку, как наволочку, и теперь вся моя кровь стекает с меня медленно бегущими ручьями. Ручьи бегут по вывернутым мышцам, вытекают из вен и уходят в песок. Во мне больше нет крови. И если я открою глаза, я загляну в себя. Увижу свой затылок. Я открыл глаза. Мне было интересно посмотреть на свой затылок. И очень удивился, когда увидел кусок влажной земли, кирпичную стену и грязное окно под потолком. А за окном свет. Утренний, серый свет. Солнца не было. Интересно, сколько дней или лет назад я видел солнце? Сколько я здесь? Я начал выпрямлять спину. Ноги были на месте, в них впилось сто тысяч ежей. Я полусидел на коленях у стены. Руки привязаны (или прикованы) к стене за спиной. Где-то на уровне лопаток. И как они до сих пор не оторвались? Я же фактически висел на них все это время. Кстати, интересно, сколько времени я висел. И как я сюда… И тут я начал вспоминать. Память приходила отрывками, вспышками. Как будто кто-то включал и выключал свет в моей голове… Я хотел перестать вспоминать. И не мог…
2
– Я же предупреждала! Я говорила, что нельзя отпускать их втроем! – Катя металась по комнате, как загнанная львица. – Это все из-за тебя! Ты в этом виноват! А я, дура, еще согласилась!
Алексей сидел за столом, сложив руки на груди, и мрачно следил за Катиными передвижениями. Она была права. Права во всем. Вина только на нем. А последствия могут быть катастрофическими. Летальными, можно сказать, могут быть последствия.
– Но ты же знаешь, что будет, если через четыре дня мы не добудем престонил. У нас не было выбора, – попытался оправдаться он.
– У нас был выбор!!! – взорвалась Катя – Мы могли подождать два дня и отправить туда целую группу! Двенадцать человек! Двенадцать, ты понимаешь!!
Катя остановилась напротив Алексея, уперев руки в стол. Глаза её горели огнем ненависти и безысходности.
– А теперь ОНИ знают, что нам нужно. Теперь и целой армии будет мало. ОНИ будут нас ждать, ты понимаешь! ОНИ уверены, что мы придем. Теперь у нас выбора нет точно.
Она смотрела на него еще минуту, ожидая ответа. Алексей молчал. Сказать ему было нечего. Она была права во всем. Катя молча пододвинула к себе стул и без сил опустилась на него, закрыв лицо руками. Она не плакала, Леша знал это так же хорошо, как знал, что он мужчина. Она никогда не плакала. Этим Катя и отличалась от остальных женщин в этом городе. Не плакала, но и улыбалась крайне редко. Она вообще казалась немного странной. Алексей иногда даже побаивался её.
