– Ну, Баженова, и что мы будем с этим делать? – Владимир Юрьевич посмотрел на меня поверх очков и постучал пальцами по ведомости.
– Это бред! – яростно возмутилась я. – И ко мне это не имеет никакого отношения! Я не брала бланки и уж тем более не сливала их в группу!
– Значит, у нас теперь все отличники? И то, что на кафедре не досчитались тестовых бланков – всего лишь совпадение?! А я ведь доверял вам, Леночка. Сделал лаборантом, позволил работать над моим методическим пособием… – Мирохин сокрушенно покачал головой. – А ты вот так… Я бы еще мог спустить это с рук тебе. По старой, фигурально выражаясь, дружбе… Но раздать всей группе?
– Владимир Юрьевич, я не брала бланки, – твердо повторила я. – И понятия не имею, кто это сделал!
– И почему же тогда Злотникова, Карамышева, Федорчук в один голос говорят, что это ты?
– Потому что отличники всех раздражают! Клянусь, Владимир Юрьевич…
– Боюсь, клятвы тут не помогут, – он вздохнул с деланным сочувствием. – И нам придется принять меры. Дело не только в тебе – это, фигурально выражаясь, урок для всех наших студентов. Как мы можем выпускать педагогов, которые сами жульничают на экзаменах?
– Вы выгоните меня с кафедры? – с вызовом спросила я, чувствуя, как горят щеки от возмущения.
Я была бы рада скрыть эмоции, но, как и все рыжие, я краснела моментально. По поводу и без. И, наверное, сейчас была похожа на салат из помидоров и морковки… Собственно, не просто так меня полгруппы дразнили Морквой. Пединститут, а как дети малые! Я думала, что, оказавшись среди взрослых людей, будущих преподавателей, к тому же, избавлюсь от дурацких школьных кличек. Апельсинка, Пеппи, Рыжик, Белка… Ничего подобного. Морква. Отлично. И вдобавок ко всему еще и сдали декану. За что, спрашивается? За то, что отказала им?
– Ленусик, ну что тебе стоит! – подбивался ко мне Костя Федорчук. – Сфоткай бланки…
Нашел, видно, способ до них добраться. Еще и повесил на меня… Вот сволочь! Зарплата лаборанта была копеечная, но вместе со стипендией отличницы выходило достаточно, чтобы не просить денег у матери. А теперь…
– О кафедре и речи нет, – продолжил меня добивать профессор Мирохин. – Боюсь, все гораздо серьезнее.
Я сглотнула и в ужасе уставилась на него.
– Лишите стипендии?
– Хуже, Баженова. Придется вас исключить.
Исклю… Что?! С четвертого, мать его, курса? После того, как я заслужила звание ботана за часы, проведенные в библиотеке? После бессонных ночей ради идеальной зачетки? Да вы издеваетесь?!
– Да как же так-то… – пробормотала я вслух.
– Боюсь, я ничего не могу для вас сделать, Леночка… – он встал из-за стола, подошел ко мне и положил руку на плечо. – Разве что…
– Что?! – выпалила я с глупой готовностью лабрадора.
– Мы могли бы уладить этот вопрос тета-тет… Фигурально выражаясь… – на этом его ладонь двинулась вниз по моей спине, скользнула по копчику, ниже… и сжалась, заставив меня взвизгнуть.
– Давай не будем ломать комедию, Баженова, – выдохнул Мирохин мне в ухо, окатив луковым амбре. – Ты большая девочка и знаешь, как договориться с дядей… Так ведь?
– С ума сошли?! – я отскочила, подавив острое желание стереть с себя следы его прикосновений. – Я подам жалобу в ректорат!
– И кто тебя послушает? – он криво усмехнулся. – Девочка на грани отчисления может наговорить все, что угодно. А я здесь работаю двадцать лет… – Владимир Юрьевич снова подошел ко мне, я попятилась до тех пор, пока не оказалась прижатой к стене.
Он был так близко, что я видела каждую морщинку, каждое старческое пигментное пятно, круглую родинку-горошину на подбородке, седые волосы, паучьими лапками вылезающие из ноздрей… Он вызывал чувство тошноты, даже когда я задерживала дыхание, чтобы не чувствовать его омерзительный запах.
