Вернулась. Она вернулась.
Сердце Ксавьера забилось чуть быстрее, чем обычно, когда он положил трубку.
Да это просто смешно. Он ведь оставил Аллегру Бошам в прошлом. Причем уже много лет назад. Так что это все просто нервы. В нем говорит злость – он злится на то, что она вот так вот собиралась снова войти, вмешаться в его жизнь.
Последние десять лет он всю душу свою вкладывал в этот виноградник, и он не позволит ей впорхнуть сюда и разрушить весь его тяжкий труд.
Он ни на йоту ей не доверял. Больше не доверял. Она не только разбила ему сердце и бросила его тогда, когда она больше всего была ему нужна, она еще и не захотела поддержать своего двоюродного дедушку, когда тот постарел, ослаб и очень в ней нуждался. Она даже не приехала во Францию на похороны Гарри. Зато тут же примчалась, чтобы заявить свои права на наследование пятнадцати гектаров земли с высококлассной виноградной лозой и каменного дома.
Ее поведение о многом говорило.
Но в какой-то мере оно же все упрощало. Если Аллегру интересуют только деньги, она рада будет продать ему свою половину виноградника. Невзирая на то, что она сегодня после обеда сказала его адвокату. Может, сейчас у нее и есть какое-то романтичное представление о том, каково это – владеть виноградником. Но уж Ксавьер-то точно знал: как только она поймет, какой это на самом деле тяжкий труд, тут же сбежит обратно в Лондон. Так же, как сбежала десять лет назад – только на сей раз она заберет с собой только его деньги, но не его сердце. И на этот раз у него не останется никаких сожалений по этому поводу. Так что чем быстрее он с ней встретится, тем лучше.
Аллегра потягивала кофе, но темная горькая жидкость ни чуточки не проясняла ее сознание.
Какая же она дура, что вернулась после стольких лет. Надо было ей просто согласиться с предложением адвоката продать половину виноградника Гарри его деловому партнеру, заскочить на минутку в крохотную церквушку в деревне, чтобы положить цветы на могилу двоюродного дедушки, а потом прямиком обратно в Лондон.
Вместо этого что-то заставило ее вернуться в старый каменный дом на ферме, в котором она так часто бывала в детстве. Но теперь, оказавшись здесь, в Ардеше[1], она сожалела об этом своем порыве. Когда она увидела дом, вдохнула острый запах трав в терракотовых вазонах у кухонной двери, на нее накатило такое чувство вины, что ей стало дурно. Вины за то, что она не приехала раньше; что ее не было там, когда позвонили и сказали, что у Гарри случился удар; за то, что он умер в больнице прежде, чем она узнала о его болезни. И за то, что, несмотря на все ее старания, она не смогла приехать на похороны.
Все в деревне уже осудили ее и признали ее виновной. Она заметила и взгляды, и шепоток, то и дело раздававшийся у нее за спиной, и холодность, с которой ее приняла Гортензия Бувьер – и это вместо теплых объятий и вкусной стряпни, которыми экономка приветствовала ее все эти годы.
А когда Аллегра зашла на кухню, это было все равно что войти в прошлое, все старые раны ее словно заново открылись. Все, что ей сейчас было нужно, это чтобы Ксав вошел на кухню и плюхнулся на стул перед ней, с этой его улыбкой, от которой внутри все переворачивалось, и искорками, которые прыгали бы в его серебристо-зеленых глазах, когда он протянул руку к ее руке, и…
Нет, конечно нет. Он совершенно ясно дал ей понять десять лет назад, что между ними все кончено. Что то, что было между ними, всего лишь мимолетный роман на отдыхе, и что он уезжает в Париж, чтобы сделать там головокружительную карьеру – и начать новую жизнь без нее. И вообще, он наверняка уже женат и у него дети. Когда она сделала первый шаг на пути к примирению с Гарри, они словно заключили молчаливое соглашение не говорить о Ксавьере. Ей не давала спросить о нем гордость, а Гарри было неловко его упоминать.
