Тропами Кориолиса. В подворотнях темной ночи

И тогда я почувствую страх,

Когда задрожит рука моей девушки,

Бешено заколотится сердце ребенка,

И увижу я слезы на лице своей матери

«Это был холодный декабрьский день двадцать восьмого года. Вьюга тогда затеялась не на шутку, заставив пол-Нью-Йорка засесть мирно в своих уютных берлогах. Близилось Рождество, и вместо того, чтобы всей семьей гирляндами украшать дворы и балконы под праздничную музыкальную программу на радио, народу пришлось смиренно сидеть дома, терпеливо любуясь видом из окна, вооружившись горячей чашкой кофе, шерстяными носками и клетчатым пледом под бесконечные заботливые напоминания о штормовом предупреждении от радиоведущего.

Тем временем на Тертл Бей творился настоящий ажиотаж. К величественному монолиту штаб-квартиры Организации Объединенных Наций один за другим подходили черные лимузины с отполированными красными номерами, из которых неспешно выползали фигуры влиятельных господ – членов Ассамблеи ООН. Все, как один, в длинных пальто, они то и дело щурились от бесконечных вспышек, сделанных продрогшими до мозга костей бедолагами папарацци. Представители разных стран останавливались, давали интервью репортерам, приветливо обменивались рукопожатиями с коллегами, и лишь затем проваливались в парадную дверь штаб-квартиры.

В этом году восемьдесят вторая ежегодная сессия заседания Генеральной Ассамблеи ООН по причине госпитализации генсека была перенесена с середины ноября на середину декабря. Тем не менее, ни один из участников заседания не посмел пропустить это знаменательное событие, отложив на второй план свои дела как из уважения к генсеку, так и ради того, чтобы заявить в очередной раз о себе. Ведь с каждым днем тому становилось все хуже, он чах на глазах, и уже не за горами был момент назначения нового главного административного должностного лица. И каждый из присутствующих господ чувствовал себя достойнее остальных коллег.

Постепенно площадка у парадного входа в здание опустела, а суетливая публика перенеслась в Зал Генеральной Ассамблеи. Наконец гости и участники ежегодного съезда заняли свои места, и басистое жужжание в рядах прекратилось.

Пресс-секретарь объявила о начале заседания, после чего зал заполнился минорными овациями. Шелест пронесся по помещению, взобрался по древесным стенам до потолка, резонировал, и гулким эхом рухнул на пол, закопавшись в плотном плетении элитного красного бархата.

Процесс пошел.

Участники собрания поочередно вставали с кресел, подходили к трибуне и, один громче другого, освещали беспокоящие их темы. Но это были лишь прелюдии, так как на самом деле все ждали выступления генерального секретаря. И, спустя несколько часов выслушивания череды претензий, предложений и пустословия от коллег, на трибуне все-таки появилась фигура самого генсека. Его выступление проходило в довольно привычном, заурядном формате, и по завершении традиционно наступил момент «Вопроса-Ответа» с представителями СМИ. Журналисты и репортеры задавали предсказуемые вопросы, дабы заявить о своем присутствии, не нарушая дипломатического спокойствия излишней суетой. Провоцировать скандал никто не планировал. Но все пошло наперекосяк, когда под самое завершение конференции с места поднялся журналист одного не самого уважаемого и весьма противоречивого издания и задал вопрос, отмеченный «NonGrata» в списке возможных тем обсуждения на конференции. Молодой человек, который, похоже, впервые в жизни напялил на себя строгий костюм с предательски небрежно завязанным галстуком, весь взъерошенный и, вероятно, с бодуна, поинтересовался, на какой стадии сейчас находятся исследования, проводящиеся над нарастающей угрозой приближающегося астероида Апофис. Над величественным залом Ассамблеи с великолепным золотистым панно со знаком ООН, висевшим на фоне стены из благородной светлой древесины с синими характерными вставками, уходящими высоко под потолок, пронесся официальный смешок. Вопрос казался нелепым и весьма неприличным для столь достопочтенной публики. Но спустя каких-то пару мгновений в зале снова воцарилась гробовая тишина, когда уставшее, морщинистое и совершенно беспристрастное лицо старика приобрело мертвенно-бледный оттенок, а взгляд виновато рухнул на стол с бумагами. Старик трясущимися руками потянулся к стакану с водой и, осушив его, наконец соизволил прокомментировать вопрос, так и не прошедший цензуры, чтоб попасть в архив восемьдесят второй ежегодной сессии Генеральной Ассамблеи ООН.