У меня на столе – портрет казака, моего дедушки Василия Романовича Смыкова. Старинный портрет с подписью фотографа – оригинал в твёрдом картоне. Есть и рисованный потрет. Оба они – память. Оба дороги мне. Однако в рисованном портрете нет двух серебряных Георгиевских крестов, медали, знаков отличия, нет за поясом кинжала. А это всё – главное для меня было и есть!
Рисованный портрет во времена моего детства хранился около зеркала. Висел он на гвозде, вбитом в дощатую стену.
Всякий раз, когда я оглядывал себя в зеркало, дедуля смотрел на меня, а я на него. Строгий, серьёзный взгляд остерегал меня от многих необдуманных поступков. Особенно вспоминался взгляд. Когда же меня подстригали «под Котовского», я обязательно оценивал стрижку в зеркале. И, казалось, дедушка вот – вот откроет рот. Подкрутит «будёновские» усы, и одобрит мой новый вид: «Любо, внучёк, любо!». Но дед на портрете невозмутимо молчал и по-прежнему лучил взгляд.
Из далёкого детства припоминаю тот вечер, когда мамуля, смахивая пыль, осевшую на стекло рамки, сказала: «Ты просил однажды о том, что вот было бы хорошо, если бы дед хоть словечко вымолвил. А так, мол, смотрит и смотрит молча». Сказала так, а сама вытерла нахлынувшие слёзы. Давно это было, а, надо же, припоминается…
Настоящий портрет на твёрдом картоне появился неожиданно и случайно, в тот отрезок времени, когда была жива мамуля, а у меня не было семьи. Приехала из грузинского города Зугдиди Нелли, моя двоюродная сестра. Её мама Александра – старшая из трёх дочерей Смыкова.
Распаковала сестричка багаж. Загадочно подмигнула нам с мамулей и – хлоп на мамину ладонь портрет дедули. Мы почти разом ахнули. Мама тут же – в слезы. Взяла дорогой портрет, гладит любимое лицо, а слёзы, слёзы… слова сказать не дают, и всё же выдохнула:
– Я знала, знала, что портрет объявится. И вот он! – а сама вновь в слёзы. – И где же он хранился, Неля?
– На потолке, в старом сундучке. Мама перед смертью просила поискать там, «если не обгрызли мыши», – ответила Нелли.
Вечером я рассматривал драгоценный портрет: обмундирование, награды, кубанку, кинжал. Расспрашивал о наградах, о подвигах деда. Словом, о том, что помнит мама и что ей рассказывала бабушка Анна Ефимовна. То, что тогда узнал, сейчас с трепетом вспоминается.
«Папа слыл отчаянным и смышленым. Суди сам. Приписав два года, ушёл на первую мировую войну, где и отличился. За какой подвиг, не знаю. Только фото тех лет как бы само говорит: «Видишь на груди медаль? Боевая! Гордись, сынок! Кресты – серебряные».
Давно это было. Многое позабылось. Осталось фото.
Оно и сейчас немногословно. Язык его краток. Память вечна, пока течёт река времени. А время, как река Чамлык, течёт по сей день, только реке неведомо, что уже иное поколение купается в её воде. Припоминается такой эпизод.
Анна Ефимовна рассказывала о том, как в старину жили казаки, какие строили хаты, что выращивали на своих наделах в поле.
Сидя на скамеечке под любимой яблоней мужа Скороспелкой, Ефимовна пела мелодичные казацкие песни. Их мелодия и слова сердечно ложились на дно души, согревали её. Ночные шорохи кроны не пугали, когда звучали грустные ноты о гибели казака на войне.
Сколько минуло лет, а нет-нет да припомнятся те минуты у яблони.
