— Дубровская? Маша?
Я отвернулась от окна, в которое тоскливо смотрела, и
встретилась с глазами с очередной хмурой женщиной форме. Они все
выглядели как одна, поэтому я даже не пыталась запоминать имен и
лиц.
— Да, — ответила я хрипло.
— Хорошее сочетание, — хмыкнула она, и лицо ее на миг
просветлело.
В глубине души у меня затеплилась надежда. Сейчас все это
окажется чудовищным недоразумением, и меня отпустят домой.
— Так... — она порылась в бумагах на столе. — А у меня для тебя
хорошие новости.
Сердце зачастило в груди.
— Нашелся твой опекун.
Значит, блудная мать вернулась. Мне было все равно. После двух
недель здесь, в этом ужасном месте, я готова была ее простить.
Простить за то, что она сбежала, оставив меня совсем одну, простить
за то, что она привела в наш дом чужака, позволила ему командовать,
а потом забрать ее у меня.
Отчим жил с нами почти семь лет, но до сих пор оставался для
меня незваным пришельцем. И я для него была лишь досадной помехой,
ненужным приложением к маме. Что ж, он сумел от меня избавиться. Он
победил, я проиграла.
Я помнила ту роковую ночь, что разделила мою жизнь на до и
после. Это было два с половиной месяца назад, в середине августа.
Мне снился какой-то невыносимый, тягучий сон, наполненный суетой.
Нельзя сказать, что я в полной мере спала, потому что я прекрасно
ощущала, как ворочаюсь в кровати и думаю: «Когда же кончится этот
бредовый сон?», но и проснуться тоже не могла — от бодрствования
меня отделяла вязкая пелена, которую я никак не могла прорвать.
Я слышала их приглушенные голоса, и не знала, являются они
частью сна или нет. Я до сих пор не знаю. Они собирались в
лихорадочной спешке — эта часть правда. Во всяком случае, я так
думаю. Потому что, если эта спешка и суета мне просто приснились,
то значит, они спланировали все заранее. Значит, мама хладнокровно
врала мне в лицо, когда строила все те замечательные планы на
остаток августа: только мы с ней вдвоем пойдем в кино, целый день
будем гулять по магазинам (чтобы к школе я была готова на все сто),
еще один день посвятим походу в зоопарк (потому что я там никогда
не была, сообразила она на семнадцатом году моей жизни), а вечерами
будем долго гулять.
И все это возможно было, только потому что отчим уезжал в
командировку. Я была согласна и на зоопарк, и на магазины, и на
кино, а вот на вечера у меня, конечно же, были другие планы. Ничего
серьезного, просто прогулки с моей лучшей подругой Светкой и
другими знакомыми. Признаюсь, был среди тех «знакомых» и тот, кто
мне нравился. И мне казалось, что я нравлюсь ему.
Теперь мне было все равно. Я даже не помнила его лица. Потому
что это лицо принадлежит другой жизни, не моей вовсе, а той
девочки, у которой все хорошо, несмотря даже на то, что ей мешает
жить отчим-мудак. Но у нее есть дом, есть какая-никакая, а семья,
есть лучшая подруга и будущее.
Эта девочка не я. Потому что у меня ничего этого нет.
Так вот, суетливая ночь. То ли сон, то ли явь, то ли правда, то
ли бред. Ночь закончилась, и утром, когда я проснулась, дома никого
не было.
Я не сразу заметила, что не хватает их вещей. Я думала, отчим на
работе или уже уехал в командировку (я на это надеялась), а мама
ушла к какой-то из своих подруг.
Потом я нашла записку.
«Ты уже взрослая, — писала мама, — поэтому со
временем меня поймешь. Ты выросла, а мне надо строить свою жизнь.
Так сложилось, что нам приходится уезжать. Ты остаешься, но
подумай, как хорошо, что вся квартира теперь в твоем
распоряжении...»
После страницы этого бреда я думала, что сошла с ума. Я думала,
что это шутка, злой и глупый розыгрыш.
Потом я подумала, что отчим что-то с ней сделал. Что это письмо
— намек, в котором мама пытается донести до меня, что она в
опасности, но не может об этой опасности говорить.
