ЭПИГРАФ ко всему
роману
Я начал читать ее, с
большим удовольствием прочел
страниц тридцать и тогда
вдруг понял,
что в этом духе автор
может продолжать до бесконечности,
и нет той силы, которая
ему помешала бы.
Бернард Шоу
ЭПИГРАФ к Главе
первой
Если зеркало разбилось в
доме, последующие семь лет
всем домочадцам ждать
несчастий и неудач.
Из блокнота Снежаны
Истоминой
Хочу у зеркала, где
муть
И сон
туманящий,
Я выпытать - куда Вам
путь
И где
пристанище...
Марина Цветаева
Темный потолок пересекают широкие
ярко-желтые всполохи, похожие на свет фонаря «летучая мышь»,
которым любит размахивать наш находчивый Павлик, пугая на даче по
ночам Нюшу, когда мы оставляем детей одних. Если Нюшка сейчас
завизжит, то Пашка останется без сладкого на неделю. Нет! На две
недели!
Слегка кружится голова, и
растекшийся жидкой карамелью мозг уговаривает меня спать дальше. Но
я отдаю голове команду приподняться, которую она выполняет с
оговорками и ворчанием. Сначала удается повернуть ее набок. Потом
получается напрячь затекшую шею и приподнять тяжелую голову на пару
сантиметров от подушки. Держать ее приподнятой невероятно трудно,
так трудно, что я со стоном расслабляю шею и с наслаждением ныряю
правой стороной лица в прохладу белья.
Полосы света продолжают хаотично
двигаться, пересекаются, сталкиваются. Чувствую, Пашка останется и
без карманных денег. Напрягает отсутствие Нюшкиных криков. Скорее
всего, заснула, утомившись за день с энергичной Сережиной мамой,
бабушкой номер один. В компании с ней устает даже наш сосед по даче
Геннадий Юрьевич, а он марафонскую дистанцию бегает каждый год за
грамоту и бейсболку, человек выносливый и терпеливый. Говорят, в
молодости перешел какую-то пустыню в одиночку и получил диплом,
книгу и велосипед. Но Виталина Георгиевна утомляет его за пару
минут так, что он убегает к себе на участок и покорно ждет ее
отъезда, опасаясь навещать нас.
Что я пила за ужином? Неужели
настойку свекрови? Ту самую? Терпкую, густую, темно-вишневую, с
горчинкой? От нее всегда медово-горько во рту, странно саднит
горло, а на утро болит голова. Так болит, как болела у нас со
Снежанкой Истоминой, моей лучшей подругой, когда мы напились на
выпускном в университете, чередуя красное полусладкое с белым
полусухим.
Бред! Добровольно выпить, а тем
более напиться ею я не могла по умолчанию. Почему же так
плохо-то?
Отяжелевшие и чешущиеся веки
опускаются, умоляя меня поспать хоть чуть-чуть. Павлика можно
наказать и утром. Может, Сергей проснется и разберется с сыном?
Плохо слушающейся левой рукой пытаюсь пошарить у себя за спиной,
чтобы толкнуть мужа и, разбудив, отправить воспитывать наследника.
Рука героически двигается в сторону Сережиной половины кровати,
медленно, но верно достигая цели. Широкая мужская грудь мерно и
размеренно приподнимается, иллюстрируя спокойный, глубокий сон
крепко спящего кормильца и добытчика. Ни пихнуть его в бок, ни
толкнуть в плечо, ни шлепнуть ладонью не получается. На это просто
нет сил. Наткнувшись на твердое тело, моя рука безвольно замирает,
устав так, словно я пару часов гребла на каноэ против течения.
Вот сейчас крикну, позову сына, а
как придет на крик – отругаю, бросив тапком, забрав фонарь,
телефон, наличность, свое обещание разрешить им с Сережей учиться
водить машину на пустыре за дачным поселком, запретив общаться с
рыжей троечницей Асей и отменив его скорый день рождения и все
подарки. Все!
Потому что, если он напугает Нюшку и
у той начнется истерика, мало не покажется всем. Дай бог, к утру
успокоить! Потом пятилетняя дочь будет нервно возбужденной и
уставшей целый день, станет капризничать, выматывать нас с Сережей,
доводить до белого каления четырнадцатилетнего брата, так глупо
сейчас развлекающегося.
