Он проснулся с мыслью «Проспал!»
Или – «Пропал!», уверенности не было. Мысль была лишь маленьким обрывком недосмотренного сна, который случайно пробрался в реальность, промелькнул в ней пёрышком, выпавшим из подушки, и вот-вот готов был улетучиться, забыться – как и происходит со снами, не успевшими вовремя закончиться.
Однако, в следующее мгновение пришло благодатное осознание: «Нет, сегодня воскресенье, и мне не надо никуда идти». Это было воистину отрадное воспоминание.
Проснулся он оттого, что дышать было трудно. Оказалось, он, как обычно, спал на животе и слишком глубоко зарылся лицом в подушку, так что дышать стало невозможно. Вдобавок ко всему нос был заложен. Неужели простыл? Этого только не хватало!
Под окнами гремела музыка. Играли какой-то бравурный и довольно безвкусный марш. Он отметил про себя, что один корнет безбожно фальшивит. Он не мог бы сказать, откуда у него возникла такая уверенность, тем более, что он даже не представлял себе, что такое корнет и как он выглядит.
Голова трещала от боли и готова была лопнуть, а чёртов оркестр всё не унимался.
– Хельга! – позвал он. – Хельга, у меня голова болит. Пусть они замолчат, Хельга.
Жена не отозвалась. Тогда он поднялся и сел в постели.
– Да заткнитесь же вы уже! – крикнул он оркестру и особенно – фальшивому корнету. – Сколько можно мучать порядочных людей с утра пораньше этой котовасией!
От крика голова едва не взорвалась новой болью. Кое-как поднявшись, он подошёл к окну, открыл и высунулся на улицу.
На мокрой и покрытой лужицами после вчерашнего дождя площади собрался духовой оркестр, здесь же присутствовала масса народу. Готовились, кажется, к маршу, а мелькание в толпе многочисленных пёстрых костюмов и красных носов-шариков говорило о том, что собрались на традиционный ежегодный парад клоунов. Оркестр разыгрывался под управлением дирижёра, который, судя по его вязкой расплывчатой улыбке, был с утреца хорошо навеселе.
Ветерок, залетевший в окно, немного освежил голову, осушил влажную грудь, проветрил под мышками, развеял последние пушинки сна, налипшие в волосах.
– Этого только не хватало, – пробормотал он, с отвращением глядя на хмельного дирижёра, и закричал: – Эй! Эй, оркестр. Кто-нибудь, дайте уже второму корнету по голове, чтобы не фальшивил. Эй, дирижёр, где вы взяли этого неуча?
Стоящая под окном стайка гимназисток прыснула смехом. Он перевёл взгляд на их свежие милые личики, улыбнулся.
– Доброе утро, барышни. Я хотел сказать, что корнет безбожно фальшивит.
– Доброе утро? – отозвалась одна – наверное, самая смелая. – Уже и полдень миновал.
Её товарки захихикали, переглядываясь и подталкивая друг дружку локтями.
– Что? – опешил он. И повернулся в комнату, чтобы взглянуть на часы.
Но часов на привычном месте почему-то не оказалось. Как, собственно, и комода, на котором они всегда стояли. И вообще, пространство в комнате как будто исказилось, сжалось и обросло незнакомыми деталями.
Он сел на подоконник и с минуту глядел в пустой угол, со смешанным чувством растерянной неловкости и недоумения, пока не вспомнил, что жена давно затевала перестановку и ремонт. Но чтобы она начала осуществлять эту затею так неожиданно, не предупредив, не посоветовавшись, не… Было в этом что-то неестественное и…
– Хельга! – позвал он, невольно хватаясь за голову, которая, казалось, готова была взорваться от его собственного голоса. И уже почти прошептал: – Хельга, что происходит?
Марш под окном грянул с новой силой. Шествие тронулось. Повернувшись к окну, он увидел как один из клоунов машет ему на ходу рукой. Подумал, махнуть или нет в ответ, но под густо намалёванной красной-жёлтой шутовской личиной он не мог опознать человека, а потому воздержался отвечать.
