Пока я во весь опор скакал по узкой, заросшей травой дороге, пересекающей Ла-Манчу, моими единственными проводниками были звезды на безлунном куполе неба. Равнина тонула во мраке. В груди, словно утлая лодчонка в шторм, металась ярость. Я пришпорил коня и хлестнул его плетью. Жеребец захрапел; дробные удары копыт о гальку нарушали сельскую тишину, отдаваясь в голове пульсирующей болью.
– Але, але! – Я все сильней стегал коня. Надо во что бы то ни стало обогнать судебного пристава и его людей.
Прошлой ночью я играл в карты в андалузской таверне. Антонио де Сигура – инженер, приглашенный двором для прокладки дорог, – довольно быстро спустил кругленькую сумму. В крови у меня было слишком много вина, а в желудке – чересчур мало пищи, и я решил удалиться, хотя удача была на моей стороне. Инженер настаивал, чтобы я дал ему отыграться. Получив отказ, он во всеуслышание спросил:
– И почему я не удивлен, Мигель Сервантес? Глупо ждать высоких манер от выходца из низкого рода!
Вокруг захихикали. Я вскочил, пинком выбив ножку стола, и решительно потребовал объяснений.
– Твой отец – вонючий еврей и бывший каторжник, – гаркнул Антонио. – А сестра – шлюха!
Схватив кувшин, я с размаху опустил его на голову инженеру. Стол перевернулся. При виде лица Антонио, залитого вином и кровью, я почувствовал, что кишки мои готовы опорожниться, не считаясь ни с местом действия, ни с наличием штанов. Дрожа, я ждал ответного движения де Сигуры. Он промокнул глаза платком – а затем вытащил из-за пояса пистолет. Как простолюдин я не имел права носить оружие. Но друг мой Луис Лара тут же выхватил шпагу из ножен и перебросил мне. И едва де Сигура навел на меня пистолетное дуло, как я всадил ему клинок в правое плечо.
Он рухнул на колени; из спины торчало уродливое багровое острие, разинутый рот напоминал огромную букву О. Едва он начал заваливаться на бок, как я выдернул шпагу и швырнул ее на пол. Молниеносность произошедшего потрясла меня самого. Народ тут же бросился прочь из таверны, крича: «Бежим, бежим, пока пристав не приехал!»
Я вышел из таверны и спотыкаясь – в голове все еще шумело вино – запетлял по сумрачным улицам Мадрида, словно заяц, преследуемый сворой голодных борзых. Я понимал, что этот опрометчивый поступок навсегда изменил мою судьбу: мечта стать придворным поэтом обратилась в прах.
Остаток ночи я прятался в доме друга, а наутро стало известно решение властей: я должен лишиться правой руки и на десять лет покинуть границы королевства. Меня не устраивало ни то ни другое. Но, останься я в Мадриде, арест и последующая экзекуция стали бы лишь вопросом времени. Я послал письмо Луису Ларе, где описал свое бедственное положение и попросил ссуду, чтобы выбраться из Испании. После обеда его слуга вернулся с тяжелым кожаным кошелем.
