Я слышу его шаги задолго до того, как он входит в палату. Не потому, что сердце замирает, уже нет. Я всегда могла по звуку шагов понять, в каком муж настроении. А сейчас ничего. Только пустота. Потому что слишком поздно.
Потому что он опоздал.
Дверь открывается, но я не поворачиваюсь. Лежу, вжавшись лбом в холодную подушку, потому что, если посмотрю на него, не выдержу. Я и так держусь из последних сил. Чтобы не кричать, не биться в истерике.
Покровский не заслуживает видеть мое лицо сейчас. Ни мои слезы, ни ссохшиеся губы, ни боль, которая навсегда теперь врезана в меня.
Он молчит, застыв у порога. Потом все же делает пару медленных, осторожных шагов, словно боится меня спугнуть или что-то испортить. Как будто еще осталось, что портить.
— Влада, — зовет тихо, почти шепотом. — Мне так жаль…
Голос у него хриплый, будто он не спал. И от звука его голоса по коже разливается что-то ледяное. Я цепляюсь пальцами за край одеяла, вжимаясь в кровать. Потому что боюсь, что начну кричать.
Он подходит еще ближе, и я наконец поворачиваю голову. Роман выглядит… как будто сам пережил что-то страшное. Уставший. Сломанный. Волосы взъерошены, на лице синеватая щетина, под глазами тени.
— Я приехал, как только узнал… — говорит он и сразу замолкает, будто осознает, как глупо это звучит.
Как беспомощно.
Я молчу. Мне даже не нужно ничего говорить. И нет желания его видеть. Я снова отворачиваюсь.
Больно… Там, внизу. Там, где больше ничего нет.
— Мне жаль, — повторяет он. — Я должен был быть рядом с тобой. Должен…
Его голос дрожит. И я впервые вижу, как ему плохо. По-настоящему плохо. Он хочет подойти, хочет дотронуться. Но я сажусь и отстраняюсь, не глядя ему в глаза.
Он тянется к моему плечу, я вздрагиваю. Не от страха. От того, как остро все во мне сопротивляется.
— Не надо, — прошу тихо. — Не трогай.
Рома убирает руку. Его лицо резко меняется, как будто я ударила его. А мне и правда хочется ударить. За все. За вчера. За свое ожидание и свою боль.
Я была одна, вся в крови. Мне было страшно. Я так ждала его. Думала, он бросит все и приедет. Представляла, что он уже в пути. Мчится ко мне — к нам. Но нет… Он не приехал. Знал, как нужен мне, но не пришел.
Он выбрал отца и свой бизнес. А не нас с ребенком. Он выбрал не нас…
Внутри все выворачивается, болит. И обида, и любовь, и пустота — все перемешалось в один ком, который подступает к горлу и мешает дышать.
Молчание между нами с каждым вдохом становится тяжелее. Муж смотрит на меня. Словно пытается понять, что я думаю. А я думаю о том, что он все разрушил. Что, потеряв ребенка, я потеряла… нас.
— Ты выбрал, что для тебя важнее. И очень четко дал мне это понять, Ром. Я все поняла.
— Влада… Влада, я клянусь, если бы я мог, я бы…
— Если бы ты мог, Рома, — перебиваю его.
Слезы подступают, но я не даю им пролиться. Я не заплачу при нем. Никогда больше.
Он вновь приближается, хочет обнять и утешить, как будто можно утешить. Как будто у меня умер не сын, а… кошка.
— Мы переживем это, родная. Вместе, — он снова тянется ко мне. — Дай мне шанс все исправить.
И тут я ломаюсь.
— Исправить? — я смеюсь, коротко, хрипло. — Что ты хочешь исправить, Ром? Как можно исправить то, что я потеряла ребенка? Что я была одна и, сжимая телефон в руке, надеялась, что ты придешь? Что успеешь, что будешь рядом…
Он вздрагивает. Я вижу, что ему тоже больно. Но мне уже все равно.
— Может, ты был прав, когда не верил мне. Может, это действительно был не твой ребенок, — неожиданно вырывается у меня.
Я не знаю, как это произошло, я не собиралась говорить ему ничего подобного, и все же сказала. Наверное, в такие моменты мы все действуем на инстинктах — мой заключается в том, что я хочу сделать ему настолько больно, чтобы он ко мне больше не прикасался.
