Моя мать умела мечтать, я узнала об этом случайно. Она была скрытной; я, пожалуй, в нее. Мы увидели Венецию по телевизору, и я навсегда запомнила ненастную, сумрачную страну. Пасмурное небо, косой дождь, хмурые дома, свинцовая вода по колено, люди в прозрачных дождевиках и синих полиэтиленовых пакетах до бедер. Вода разлилась по улицам, ее не ждали. Редкие прохожие, пустые дворцы, узкие ленты тусклых каналов, промозглая сырость. Венеция казалась отстраненной и печальной, но все же она была прекрасна. Такие лица запоминаешь сразу, потом они снятся ночами. Неприветливая Венеция похожа на мою мать.
– Как бы мне хотелось туда попасть, – сказала она тогда.
Ее глаза были сухими, в голосе тоска. Она предчувствовала: ей там никогда не бывать. Сейчас я поняла – мне тоже. Я всегда сожалею о том, что прошло, и жду того, что будет. А может, я тоскую по тому, что никогда не случится… Наверное, так, хотя я привыкла думать иначе. Но все же я скорее счастлива, моя мать – нет. Мне остается надежда, ей – уже ничего.
Меня приучили ждать что-то особенное.
– Хочешь узнать нездешние, жаркие края? – спросил Володя, мамин двоюродный брат. – Прямо сейчас?
– Да!
Он взял бабушкин веер и отломил тонкую резную пластину от опахала.
– Что ты делаешь? – испугалась я. – Мама будет ругаться.
– Вали на меня, – засмеялся он. – Все равно им никто не пользуется. Закрой глаза и рот.
Он чиркнул спичкой, желтое пламя лизнуло обломок.
– Шурка! Глаза закрой!
Я зажмурилась и почувствовала странный, ни на что не похожий запах. Он растекся в моих легких и остался в памяти навсегда вместе с рисунком небывалых алых цветов на пергаментном шелке веера. Так аромат нездешних краев сложился с запахами сандала и неотвратимого наказания.
– Нерон сжег в память жены драгоценный ладан. Весь Рим им пропах.
Я услышала голос Володи и открыла глаза. Он сидел, поджав под себя ноги. Как турок. На полу рядом с ним чашка жгучего, горячего кофе. Запах умершей женщины остался в истории надолго, в моей истории я помню Володю таким. От него я узнала, как чувствовать аромат кофе. Володя служил в торговом флоте и привозил его со всех концов света. Даже зеленый, очищенный. Мы сушили его и жарили до красно-коричневого цвета дерева ажига. Володя научил меня пить кофе с пряностями, и я увидела далекие страны, в которых он побывал, под ворожбу аромата размолотых в пыль и заваренных кипятком кофейных зерен и трав. Кофе и Володин голос стали моим волшебным фонарем. Вернее, калейдоскопом. Повернешь его – янтарно-голубая Балтика и остров Рюген, повернешь еще раз – бронзово-красный Тунис и руины Карфагена, еще раз – Молуккское море и радужная цепь островов. Чего еще желать?
От него я узнала об эфиопском пастухе Калди, что попробовал красных зерен кофе и стал счастливым. Может, поэтому я так люблю кофейную магию? Кофе – мой эрзац счастья? Или оно настоящее? А может, моя привязанность к запахам стала неволей?
– За какао-бобы можно было выручить немало рабов, – смеялся Володя. Это так?
Он готовил какао без молока и сахара, добавляя в него кайенский перец. Я хорошо это помню. Как в первый раз… Володя, смеясь, протянул мне дымящуюся кружку. Я отпила глоток, и чоколатль меня задушил. В неволе нечем дышать.
Володя рассказывал, меня ворожил его голос. Я и сейчас вижу пурпурные елочные шишки имбиря и его антропозооморфные корни. Я мысленно останавливаюсь, чтобы рассмотреть терракотовые папильотки корицы и морщинистую кожу мускатного ореха. Я узнаю маслянистые на ощупь, смуглые стручки ванили и четырехзубые бутоны цветков гвоздичного дерева. Моя жизнь скучна, пряности ее обостряют.
Володя был мечтатель, и он морочил мне голову – так считала моя мать. Она ворчала, он ее обнимал, его прощали, доставалось мне, но после его отъезда. Я так по нему тоскую… Так, что хочется плакать.
