I.
Ее нашли в январский день на поросшем можжевельником поле. Новорожденную девочку завернули в белое одеяло, по краю которого шелковыми нитками было аккуратно вышито ее имя. Землю слоем в целый фут покрывал снег, но солнце уже пригревало вовсю. Тот, кто назвал ребенка Марией, по всей видимости, любил ее: одеяло было выткано из хорошей шерсти и согревало. Девочка казалась хорошо ухоженной и явно не голодной. Она была тихой, но через некоторое время принялась проявлять беспокойство и даже плакать, вроде бы нехотя, но почти безостановочно, пока на корзинку, в которой она лежала, не села ворона и не уставилась на нее своими быстрыми черными глазами.
Случилось так, что брошенную девочку, которая бесстрашно разглядывала широко раскрытыми почти с самого рождения глазами птицу размером чуть меньше ее, обнаружила пожилая женщина. Мария была красивым ребенком с черными как смоль волосами и бледно-серыми глазами, необычного серебристого оттенка, и старушке пришло в голову, что ребенок, возможно, подкинут эльфами взамен похищенного, – эта низменность в Англии слыла местом, где происходили странные события, а судьба могла и улыбнуться, и повернуться спиной. Был ли ребенок подменышем или нет, но Ханна Оуэнс взяла младенца с собой в лес, напевая по дороге песню – то были первые человеческие слова, которые запомнила девочка.
Река широка, и не перебраться,
Ведь крыльев нет у меня.
Дайте лодку для нас с любимой,
И мы станем грести, ты и я.
Чтоб однажды в прекрасных лугах,
Собирая цветы, расцветшие вновь,
Собирая цветы различных оттенков,
Подумать, на что способна любовь
[2].
В первые дни, проведенные девочкой в доме Ханны, настойчивая птица била крыльями в мутное выщербленное оконное стекло, изо всех сил пытаясь попасть внутрь. Ее не пугали ни вылитые на нее ведра воды и уксуса, ни крики, ни угрозы. Рука не поднималась бросать камни в такое преданное создание. Вороне разрешили остаться и дали ей имя Кадин, произведенное от лепетания «ко-ко» девочки Марии. В плохую погоду птица сидела у закопченного очага на деревянном насесте и чистила свои блестящие перья, не спуская глаз с Марии.
– Полагаю, это твоя ворона, – сказала Ханна лежавшему в корзине ребенку, когда прошло семь дней, а птица так и не покинула свой пост на окружавшей сад изгороди, даже ради еды или воды. – А может быть, ты ее девочка.
Ханна хорошо знала, что не ты приручаешь животных, а они выбирают тебя, соединяясь с тобой крепкими узами. Когда-то давным-давно она сама взяла в дом оставшуюся без хозяев кошку, которая следовала за ней повсюду, – беспородное создание красивой рыжеватой окраски, ставшее любимым питомцем, казалось, понимавшим ее мысли и желания. В день, когда Ханну выпустили из тюрьмы, она обнаружила свою кошку, прибитую гвоздями к двери ее дома.
Соседи еще и ограбили Ханну, вытащив из дома все скромные пожитки: набитый перьями матрас, горшки, миски и ручку-перо, подаренную монахинями, когда она покидала обитель. Ханна отнесла трупик животного в лес и похоронила в зеленой лощине, где укрывалась, пока не была построена ее хижина. Она называла эту прогалину Любимое поле; весной там росли дикие гиацинты, и сквозь последние заморозки ковром белых и желтых звездочек просверкивал бальзамин. Красота луга напоминала Ханне о том, зачем жить на земле и почему нельзя доверять тем, кто видит зло в других и никогда – в себе самом. Мир природы был душой ее ремесла: то, что росло в лесах, могло нанести вред или исцелить, а ей надлежало знать разницу. Это было частью древнескандинавской традиции Сейд[3], занесенной в Англию в древние времена. Своего рода зеленая магия, неосуществимая в природе, смешение души человека с душой земли.
