Позвольте мне не знать того, чего я
не знаю.
I
Под утро графу приснился неприятный
сон. Ему снилась большая полутёмная комната, а если точнее – его
собственная библиотека, а если ещё точнее – западная стена
библиотеки, та самая, в которую был некогда вделан сейф, где более
полувека назад хранились бриллианты, а сейчас на месте сейфа зияла
чёрная дыра, ощетинившаяся битым кирпичом – так вот, ему снилось,
что из этой дыры хлынула мутная морская вода, и что ему пришлось
взобраться на стол и удерживать над головой несколько особенно
ценных книг-инкунабул, потому как один коллекционер обещал за них
большие деньги – а других источников дохода, кроме продажи книг из
собственной библиотеки, у графа не было. Вода быстро добралась до
столешницы и через мгновение серой пеной закипела у щиколоток. В
воде кишели медузы. Граф ненавидел медуз. Его от них тошнило. Из-за
этого он и проснулся. Пробуждение почему-то состоялось не в спальне
(где всегда было холодно, но зато привычно), а на крыльце графского
особняка (где было, естественно, намного холоднее, чем в спальне,
и, уж конечно, гораздо непривычнее). Граф поудобнее уселся у
запертой двери своего дома, поднял жёсткий воротник изъеденного
молью плаща и принялся неторопливо обдумывать, в силу каких причин
он встречает новое утро вне стен особняка, когда полагалось бы под
защитой этих самых стен - весьма, кстати, сомнительной: в доме
протекала крыша, во всех верхних комнатах. Раньше в тех углах, где
текло, граф расставлял прекрасный нежно-белый, на просвет слегка
прозрачный китайский фарфор, по одному сервизу на каждую комнату,
но все сервизы давно пришлось продать, и расставлять больше было
нечего. Впрочем, были ещё ржавые кастрюли на кухне, но их граф
презирал: они своим видом оскорбляли графское достоинство.
Подобрав ноги, граф сидел возле
запертой двери собственного дома и размышлял о странном начале
нового дня. Небольшой проблемой было то, что он не помнил окончание
дня прошедшего. Совершенно не помнил. Графа это слегка озадачило.
Ему подумалось, что раз он не помнит, как закончился вчерашний
день, то это вовсе не означает того, что день так и остался без
полагавшегося ему вечера. Если граф по каким-то причинам вечера не
увидел, то наверняка этот потерявшийся вечер видели другие хотя бы
в какой-то степени мыслящие существа, которые могли бы рассказать
графу о том, чем же всё-таки вчерашний день завершился. К разряду
мыслящих существ, находившихся в пределах досягаемости, относился
только сторож, живший во флигеле. Но сторож был существом,
во-первых, крайне примитивно мыслящим, во-вторых, сильно пьющим,
в-третьих, он еженедельно обворовывал графов особняк (и делал это
очень незамысловато: ходил по комнатам с рюкзаком, куда складывал
всё, что под руку подворачивалось), правда, граф не был на него в
обиде – со сторожем хоть можно было поговорить и услышать что-то в
ответ. Уже за это граф был ему благодарен.
Граф плотнее завернулся в длинный
плащ и стал думать о стороже. Сторож был мерзким типом, если
говорить совсем откровенно – самой настоящей скотиной. Однажды граф
подробно объяснил сторожу, кем именно граф его считает; сторож же
пригрозил сбросить графа, старую такую крысу, в пересохший колодец
на заднем дворе, если тот ещё хоть раз позволит себе неодобрительно
высказаться в адрес сторожа. Пересохшего колодца граф боялся, и
потому с тех пор предпочитал держать своё мнение при себе. Дело
было в том, что в колодце водились змеи. Это уже само по себе было
страшно, а то, что некоторые змеи имели почему-то по две головы
вместо положенной по законам природы одной, было ещё страшнее.
А сторож вёл жизнь самую
разнузданную. Каждые три дня он уезжал на старом подержанном
автомобиле в город, возвращался пьяный и весь остаток ночи орал
песни, мешая графу спать.
