Маруся встала на цыпочки, ухватилась рукой за резной наличник и постучала в окно.
– Василинка, выходи! Парни уже на гармонях играют! Бежим скорее, а то всех нормальных женихов разберут! И останутся тогда нам с тобой кривой Савелий да хромой Алексашка.
В окне тут же показалась пышная рыжая шевелюра и сплошь усыпанное яркими веснушками лицо. Девушка радостно улыбнулась и прокричала подруге, стоящей под окном:
– Бегу, Маруська, бегу!
Выбежав на крыльцо спустя несколько минут, девушка покружилась вокруг себя, хвастаясь новым, алым в белый горох, платьем и звонко рассмеялась. Маруся сначала удивленно округлила глаза, а потом завистливо вздохнула.
– Чудо, как хорошо, Василина! – сказала она, не в силах отвести взгляда от подруги, – откуда такое?
– Отец отрез с ярмарки привез. Я всю ночь глаз не сомкнула, шила, – нежным голоском проворковала Василина.
– Счастливая ты! Балует тебя папаша. А мой все только бражку пьет, – снова грустно вздохнула Маруся.
Василина быстро спустилась с крыльца, взяла подругу под руку и прошептала ей на ухо, не обращая внимания на ее горестные вздохи:
– Теперь-то Проша точно будет моим, Маруська.
– Так Проша без пяти минут муж Шурки! – воскликнула Маруся.
– Но не муж же еще! – возмутилась Василина, – Уж я заставлю его забыть эту противную Шурку, серую мышь!
Маруся шутливо шлепнула Василину по мягкому месту. Девушки засмеялись – громко, заливисто – так, как смеются лишь в молодости. У ворот Василина услышала строгий окрик отца.
– Василинка, долго не гулять! Завтра работы полно.
– Хорошо, батя! Я только на часок-другой и обратно! – весело прокричала в ответ Василина.
И вот уже длинные косы и яркие платья девушек мелькнули на тропинке за воротами.
***
Услышав весёлые звуки гармошки за окном, Прохор быстро натянул чистую рубаху, подпоясался, пригладил руками жёсткие чёрные волосы и выбежал из дома.
На поляне уже собрались девки и парни, и было шумно – одни пели, другие плясали, третьи смеялись чьим-то шуткам. Сперва Прохор увидел на поляне Василину с подругами – они стояли кружком и о чем-то шушукались. Откинув назад рыжие косы, Василина взглянула на Прохора и, томно опустив ресницы, тут же отвернулась, щеки её при этом заалели от смущения. В груди у Прохора в тот же миг вспыхнул пожар. Рыжие кудри Василины сводили его с ума.
Когда к нему подошли парни, Прохор нехотя отвел взгляд от девушки, поздоровался с друзьями и только потом заметил Шуру – большие карие глаза смотрели на него пристально и серьёзно. У Прохора неприятно похолодело в груди. Интересно, видела ли она, как он переглядывается с Василиной?
Ему не хотелось подходить к Шуре, но выбора не было. Шура была его невестой, их отцы сговорились об их женитьбе ещё тогда, когда сами Прохор и Шура были несмышлеными детьми. Когда они выросли, отец ещё раз спросил Прохора о том, будет ли он свататься к Шуре, и Прохор ответил, что будет. Ему, зеленому и неопытному юнцу, тогда и вправду нравилась Шура, она была спокойная, добрая, да и на лицо миловидная. Ее портили только противные черные усики над верхней губой.
Но было и кое-что такое, что влекло Прохора к ней. Шура была послушная, как корова Зорька. Поэтому за сараями, там, где никто их не видел, она давала Прохору трогать грудь. Мягкая, пышная, тёплая упругость так манила Прохора, что он был рад жениться на Шуре в ту же минуту. Он думал, что это-то и есть любовь – дрожать от одного прикосновения к женской груди.
Тем не менее, родители решили не торопить молодых и обождать ещё год-другой. И вот тут-то, на беду Прохора, появилась в деревне молодая рыжеволосая красавица Василина. Они с отцом приехали сюда после смерти матери из соседнего села. И едва Прохор увидал незнакомую девушку – тонкую, стройную, как деревце, с длинными руками, с пышной рыжей челкой, падающей на лоб, с яркими веснушками на щеках, сразу понял, что Шуру он никогда не любил по-настоящему и никогда уже не полюбит. И что любовь – это гораздо больше, чем низменная дрожь от прикосновения к теплому женскому телу.
