В глуби веков

– Почему он раздарил все свои владения? – с тоской в заплаканных глазах сказала Ланика. – Или сердце говорит ему, что он больше не вернется в Македонию? Все раздарил друзьям – земли свои, города… Ну, все, что у него было!

Олимпиада ответила, не оборачиваясь:

– На что Александру жалкие богатства Македонии, если он возьмет все сокровища мира?

Ланика, кормилица царя, и царица Олимпиада, мать царя, стояли у бойницы дворцовой башни и глядели, как уходило из Пеллы македонское войско. Оно уже вышло из городских ворот и теперь двигалось по широкой равнине, окружающей Пеллу. И женщины видели, как далеко, во главе конницы, светятся два белых пера на шлеме полководца.

– Хорошо, что нашлись люди с совестью, отказались взять последнее у своего царя, – продолжала Ланика. – «А что же ты себе оставляешь, царь?» А царь ответил так гордо, так красиво: «А себе я оставляю надежды!» Тут, видно, друзьям стало совестно. «Ну, и мы, твои соратники, возьмем долю в твоих надеждах!» И начали отказываться от его даров. Гефестион отказался, Неарх, Эригий… Но куда больше было просящих и получающих!

– Пусть просят и пусть получают, – холодно возразила Олимпиада, – верность друзей стóит того, чтобы подкрепить ее золотом. Александр это понимает.

Олимпиада немало лет прожила со своим мужем, царем Филиппом, который считал, что ни один вражеский город не устоит, если в его ворота войдет осел, груженный золотом. И в бескорыстную дружбу она тоже не верила.

Войско удалялось быстро, исчезая в желтом тумане пыли.

Вот уже конница вступила в горный проход. Скрылась и пехота. И обозы утянулись за холмы. Вот уже и нет никого. Нет никого. Только пыль медленно оседает вдали.

Ланика опустила голову, закрывшись покрывалом.

Олимпиада, с побледневшим лицом, крепко сжав губы, медленно сошла вниз.

Во дворце, в небольшом мегароне царицы, ее ждали знатные македонянки, жены ушедших с Александром полководцев, сестры и матери его молодых этеров – друзей. Олимпиада – царица, но ведь и она – мать, сын которой отправился в далекий и опасный поход. И только богам известно, кто вернется из этого похода!

Олимпиада остановилась перед ними. Черные глаза ее были усталыми и надменными. – Я вижу печаль на ваших лицах. Почему? Царь македонский повел македонян на великие подвиги, он повел их за славой, за богатством, за новыми землями. Царь Александр, а с ним и Македония станут властвовать над всей Элладой и над всеми эллинскими городами в Азии! Он выполнит то, что не успел сделать царь Филипп. Может, это вас и печалит?

Лишь одна старая женщина из рода линкестийцев, македонской знати, рода гордого и строптивого, осмелилась ответить Олимпиаде:

– Война – не пир и не праздник. А дети наши – смертны.

– Смертны? – Олимпиада еле взглянула на нее. – Смертно тело. Но слава бессмертна. Не о гибели наших детей нужно думать, а об их славе. Пусть плачут те, чьи дети гибнут бесславно!

Движением руки Олимпиада приказала им удалиться.

– Счастье тем, кто может думать о славе, – прошептала линкестийка, метнув на Олимпиаду взгляд, полный ненависти, – а что делать мне, чьи сыновья погублены злодейски и бесславно?

Двое сыновей ее казнены в тот день, когда был убит царь Филипп: их обвинили в заговоре. Третий еще жив – Александр-Линкестиец в армии царя, в коннице царских этеров. Сколько осталось жить ее последнему сыну? Царь Александр, сын Филиппа, простил его. Может быть, за то, что тот прибежал и первым назвал Александра царем македонским. Может быть, поверил его слезам и клятвам в верности. Но разве простит когда-нибудь Олимпиада и разве поверит когда-нибудь, что Линкестиец станет искренним другом ее сыну, сыну Филиппа?