В огне повенчанные

Вторая половина марта в Петрограде стояла ветреная, холодная. Начавший было таять снег схватило морозцем, и он лежал на скованной льдом Неве грязной ноздреватой коркой. Из приземистых и широких окон военного госпиталя открывался вид на гранитную набережную, за которой расплывчатыми контурами прорисовывались на сером балтийском небе силуэты Александрийского столпа и купол Исаакиевского собора.

В седьмой палате хирургического отделения госпиталя умирал от тяжелых ран Илларион Дмитриевич Казаринов. Старый хирург после долгой и сложной операции сказал своему ассистенту:

– Конец будет таким же мучительным, как у Пушкина. Та же рана и тот же удивительно могучий организм. Со смертью будет бороться до последнего вздоха. – С минуту помолчав, хирург устало посмотрел на сестру: – С родными связались?

– Сообщили телеграммой сразу же, как только доставили к нам.

– Проследите. Больше двух дней не протянет. – Сказал и сутулясь вышел из операционной.

Ранен был Казаринов в ночь на семнадцатое марта 1921 года, когда по решению X съезда РКП(б) около трехсот делегатов съезда во главе с Климентом Ефремовичем Ворошиловым были брошены на ликвидацию Кронштадтского антисоветского мятежа. После артиллерийского обстрела крепости, в которой с пулеметами и пушками засели мятежники, со стороны Ораниенбаума по льду Финского залива повел свой полк на штурм крепости красный командир Илларион Казаринов.

И вот он умирает… Умирает в полном сознании надвигающегося конца. Чувствует, что осталось недолго. И все-таки надежда, этот спасительный островок человеческого бытия, нет-нет да еще возникала перед его затуманенным взором.

Илларион Казаринов до крови кусал губы, крепился, чтобы не закричать от нестерпимой боли.

А когда после большой дозы морфия боли поутихли, Казаринов подозвал медсестру и тихо спросил:

– А как красные курсанты?.. Они шли на Кронштадт с северных фортов… Дошли до крепости?

– Дошли, дошли, больной… все дошли.

– И штаб мятежников взяли?

– И штаб взяли. Я же вам газету читала. Вы не волнуйтесь, вам нельзя.

Умирающий обеспокоенно посмотрел сестре в глаза, словно пытаясь прочитать в них свою участь.

– Где мой съездовский мандат?

– Там, где все ваши документы, вместе с партбилетом, наганом и орденами в сейфе у начальника госпиталя.

– Жене и отцу сообщили, что я… тяжело ранен?

– Как же, еще вчера сообщили.

…Ночью Казаринову стало совсем плохо. Через раненого красноармейца, который проходил на костылях мимо его койки, он позвал дежурного врача. И когда тот пришел и склонился над изголовьем Казаринова, он, с трудом сдерживая стон, попросил:

– Доктор, помогите написать письмо… Домой… Боюсь, они меня не застанут…

Врач молча перенес на тумбочку Казаринова керосиновую лампу, стоявшую на столе у двери, достал из планшета тетрадь и, примостившись на краешке койки, в ногах у Казаринова, приготовился записывать.

– Адрес? – еле слышно спросил врач.

Размыкая и смыкая слипшиеся губы, Казаринов тихо, так, чтобы не слышали раненые на соседних койках, начал диктовать:

– Москва… Смоленский бульвар, дом шесть, квартира сорок восемь… Казариновой Наталье Павловне. – Илларион Дмитриевич вытянулся всем телом и, стиснув зубы, замолк. И только через какое-то время его спекшиеся губы разлиплись: – Написали?

– Написал, – глухо ответил врач.