Накануне двадцать третьего февраля, Римма Васильевна, еще довольно интересная женщина, обладательница значительной фигуры и не столь значительной пенсии, понуро брела вдоль кладбищенской оградки.
Овдовела она не так давно, ее муж, дальнобойщик Николай, отправился на встречу к прародителям, не дожив до заслуженного отдыха буквально несколько лет, ожидаемо приведя в восторг, столь взвешенным решением, Пенсионный фонд.
Около мощного памятника из мраморной крошки женщина остановилась и взглянула на молодцеватый мужнин лик в обрамлении густых кудрявых волос. Коля бодро и со свойственным ему оптимизмом разглядывал вдову на фоне унылых окрестностей своего последнего пристанища. Римма Васильевна деловито протерла гранит, выбросила завядшие цветы из вазы и пригорюнившись уселась на скамейку рядом.
«На кого же ты оставил меня, Коленька?» – Римма Васильевна горестно всхлипнула, приготовившись вдоволь наплакаться, мысленно листая годы своего замужества.
Вспоминался, почему-то, один негатив, единичные позитивные моменты совместной жизни с усопшим были плоские и неяркие и со временем, полностью стерлись из памяти. Оплакиваемый Коля и несколько притихших ворон на раскидистом орехе с интересом взирали на происходящее.
«Ой несчастная я…, – продолжала женщина, но искренне упиваться горем, почему-то, получалось не очень. – Продыху ты при жизни мне не давал, кобеляка ты этакий…», – она еще раз всхлипнула и обтерла сухие щеки платком, скорбеть по поводу кончины супруга не получалось, жалко было, исключительно, только себя.
Иссиня-черная ворона с внимательно-печальными глазами, видимо, тоже с тяжелой женской судьбой и гулящим мужем, из чувств бабьей солидарности слетела с дерева и уселась на край стола рядом со вдовой. Пронизывающий февральский ветер, тем временем, кружил над кладбищем, нагоняя клочковатые тучи, в один миг, как сквозь сито, с неба посыпалась густая взвесь воды и снега. Римма Васильевна суетливо засобиралась и двинулась домой сквозь мокрую пелену, костеря по ходу погоду, мужа, да и все свою жизнь. Ворона громко каркнула на прощание и тоже поспешила скрыться.
«Вот нашелся бы мужчина хороший, – размышляла Римма Васильевна, шлепая по размокшему чернозему, – Все же веселее было бы, да и с деньгами полегче, только где взять то его, мужика этого?».
Шагая по пустынной улице, вдовица мысленно прошерстила ближайшую территорию и свой круг общения на предмет наличия «хорошего мужика».
В зримом пространстве мужиков присутствовало ровно столько, сколько их было в деревне сразу после войны. Одиноких – еще меньше: безногий дед Григорий, Леха-йог, бегающий круглый год в одних трусах босиком по поселку и люмпенизированный алкаш Геннадий Анатольевич. Стайка мигрирующих бомжей, трудящихся в сезон на помидорных плантациях местного фермера, в расчет не принималась, летом и по праздникам приезжали еще несколько персонажей из города.
Таким образом, перебрав все особи мужского пола, она пришла к удручающему выводу, что еще не старой женщине, планомерно разоряющей пенсионный фонд, в отличие от мужа Коли, не так просто найти суженого.
Но нет ничего невозможного для дамы с фантазией и смекалкой, на следующий день, аккурат на двадцать третье февраля, вооружившись двумя парами хлопчатобумажных носков, она отправилась к соседу с ограниченными возможностями здоровья весьма преклонных годов.
«Не прокисать же в одиночестве», – решила Римма Васильевна, твердой рукой отворяя калитку инвалида-долгожителя Григория.
Судьба не полностью отвернулась в сей праздничный день от Риммы Васильевны. За круглым столом под люстрой, с давно немытыми плафонами, сидел безногий сосед на инвалидной коляске и еще довольно молодой, но уже изрядно побитый жизнью мужичонка, с въевшимся загаром, весьма тщедушного вида.
