Пытаюсь сосредоточиться на конспекте по гражданскому процессу.
Вывожу буквы в тетради, едва улавливая смысл написанного. То и дело
поглядываю то на окно, за которым не спит город, окропляемый
осенним дождем. То на свою уютную кровать, в которую хочется упасть
и забыться во сне. Но сначала нужно дописать этот раздел.
На телефоне раздается звук уведомления, и я с облегчением
отвлекаюсь от конспекта.
На экране сообщение от моей лучшей… да что там, единственной
подруги Светы:
“Зря не пришла на тусу! Тут столько горячих парней, с ума
сойти!”
Издаю смешок. Светка как всегда. только о парнях и думает!
Пишу ответ:
“Ты же знаешь, меня не пускают”
Сразу же приходит сообщение от подруги:
“Лия, тебе уже двадцать. Долго ты еще будешь спрашивать разрешения
у своего папаши?”
“Пока не вырвусь из этого плена…” — с горьким смешком отправляю
ответ.
Блокирую телефон, отключаю звук и кладу экраном вниз, чтобы больше
не отвлекаться и скорее закончить с учебой. Тогда я смогу наконец
взять в руки одну из любимых книг с полки и немного почитать перед
сном.
Вдруг с первого этажа раздается какой-то грохот.
Может, отец снова напился и что-то разнес?
Но затем слышится какая-то суета, возня.
— Пап? — зову я настороженно.
Ответа нет, но возня внизу продолжается. Различаю несколько мужских
голосов. Они звучат грубо, даже пугающе…
В груди зарождается тревога. Я поднимаюсь со стула и, переодев
домашние шортики на пижамные штаны, решаю выйти из комнаты.
Кажется, я слышу голос отца. Он не звучит пьяным, как обычно.
Скорее, жалкий, напуганный.
Я ступаю по коридору к лестнице.
В глубине дома раздается треск. Звон разбитого стекла, будто
разбили что-то хрупкое где-то в гостиной.
Сердце стучит бешено, руки дрожат, обхватывая деревянные перила
лестницы, пока я тихонько спускаюсь вниз.
Пытаюсь хоть что-то разобрать, не привлекая внимания к себе.
Молюсь, чтобы чертовы ступеньки не скрипели под моими босыми
ногами.
Начинаю различать реплики, брошенные агрессивно каким-то
мужчиной:
— Это была последняя отсрочка, Сергей. Ты вернешь все до последней
копейки и каждый процент за просрочку. Или будут последствия. Ты
знаешь, меня не зря зовут Дикарь.
Голос такой глубокий, решительный и холодный, пускающий дрожь по
моему позвоночнику.
Нервным, непривычно напуганным и заикающимся тоном отвечает
отец:
— Дай мне еще неделю, прошу, в этот раз я точно найду деньги. Я
должен был выиграть одно важное дело, но заседание перенесли.
Деньги будут, клянусь. Если нет — можешь забрать все, что у меня
есть: машины, этот дом…
У меня кровь стынет в жилах от слов отца… Во что он вляпался?!
Собирается отдать кому-то все имущество?! За что?!
И я слышу смех…
Надменный, даже злобный.
И тот глубокий голос вновь говорит:
— Ты что же, Сережа, думаешь, я такой тупой, как твои клиенты,
которых ты дуришь? Мои люди все уже проверили. Машины твои
арендованные. Дом этот ты тоже продал год назад, а сейчас снимаешь,
и то задолжал хозяину.
Он вновь смеется, так издевательски, насмехаясь над бедственным
положением отца. И продолжает, говорит то, что просто припечатывает
меня к месту, заставляя сесть на нижние ступеньки и прятаться за
перилами:
— Офиса у тебя больше нет, работаешь дома. Все имущество распродал,
а долги все равно не все покрыл. — Голос становится ниже, тише. Тон
стальной, режущий. И звучит словно приговор: — Ты гол, как сокол,
Сергей Ветров. У тебя ничего нет. А значит… расплачиваться будешь
жизнью.
Расплачиваться жизнью?...
Он действительно сказал это?
Господи боже!
Что же творится?
Неужели все, что сказал этот мужчина о банкротстве отца —
правда?
