Косые лучи заходящего солнца уже
величественно золотили верхушки ситхинских елей и громадных красных
секвой, когда Маверик подъехал к последней во всей западной округе
пиццерии «У Тома». Припарковав старенький синий Форд на полупустой
парковке, он приветливо улыбнулся компании небритых рабочих,
быстрым шагом прошел по дорожке из мелкого гравия и скрылся в
пиццерии. Рабочие, лениво потягивая пиво, поглядывали на него с
явным неодобрением, однако парень притворился, будто не заметил
этого.
Через пять минут он с таким же
беззаботным выражением лица вышел из двери с коробкой пиццы и
внушительным лотком, в который Том щедро положил большую порцию
салата с базиликом и рукколой несмотря на отчаянные протесты
покупателя. Маверик, конечно же, знал, как отец любит зеленые
салаты, но денег вечно не хватало. Парень испытывал поистине
чудовищные муки совести, когда старина Том, зная о его шатком
финансовом положении, неизменно считал двойную порцию по цене
одной.
Не акцентируясь на насупленных лицах
рабочих, Маверик легким шагом подошел к машине, поставил коробку с
лотком на заднее сиденье, а сам сел за руль. Захлопнул дверцу,
закрыл глаза и медленно втянул носом теплый июльский воздух,
напоенный терпкими пряно-цветочными ароматами. Едва уловимый
ветерок, дувший со стороны леса, привносил в этот пьянящий ансамбль
ненавязчивую хвойную нотку, навевая убаюкивающие мысли о чем-то
теплом, родном, но таком безнадежно далеком. Что же это было?
Маверик, силясь понять, какую же
ассоциацию вызывал у него сегодняшний вечер, невольно задумался.
Это состояние было для него крайне нехарактерно, ибо он относился к
людям, которые предпочитают не слишком обременять голову чем-то
беспредметным и оторванным от реальной жизни. Они с отцом
придерживались мнения, что много думать вредно для здоровья, а
предаваться возвышенной меланхолии, основанной на смутных чувствах
и философских размышлениях, тем более. Да и к чему это? К чему,
например, читать толстенные книги, искать смысл в стихах, когда его
там нет, и ломать голову над тем, что подразумевали авторы, когда
называли ночь «туманно мертвой»[1], а красавицу – «облеченной
земной тканью»?[2] Почему просто не сказать, что имеешь в виду? К
чему искусственно усложнять то, чему по природе своей
должно быть простым и понятным? Разве недостаточно всех
этих естественных наук вместе взятых, от изучения которых зависит
жизнь человеческая? Хоть они и слишком сложны, но волей-неволей
придется потерпеть, потому что на географическом факультете
преподают многое. Однако размышлять о поэтических ассоциациях, о
прошлом, о бренности бытия земного и о том, какой оттенок придают
косые лучи верхушкам ситхинских елей, это, пожалуйста, увольте!
Поэтому Маверик искренне растерялся,
обнаружив, что думает о таких непрактичных вещах. Поражается тому,
какой сегодня необычайно яркий закат, как по-особенному выглядит
лес, который начинается прямо за деревянным забором пиццерии, через
сорок километров огибает его родной Эрроу, а затем тянется
далеко-далеко, до самой горы Эрелей.
Возможно, это она на него
так влияет? Она ведь такая… Маверик нахмурился. По
круглому добродушному лицу пробежала тень, а большие голубые глаза
перестали мечтательно созерцать изумительно-багряное небо и
обратились к коробке передач. Нет, так нельзя. Даже если это и ее
влияние, нельзя ему поддаваться. Всегда и во всем нужно оставаться
самим собой, иначе то, чего так сильно желаешь, никогда не станет
правильным, настоящим. Маверик всегда гордился своим здравым
отношением к жизни, а сейчас, выходит, превращается в романтичного
мямлю? Так дело не пойдет. Человек всегда должен оставаться верен
своим принципам и самому себе, даже если на него давят самые
сильные обстоятельства. Пусть порой настолько сильные, насколько и
приятные. Иначе ничего не выйдет.
