Миха Маштаков смотрел телевизор в кругу семьи. Если быть точным, то в полукруге. Жена на кухне варила яблочное варенье. Старшая дочка Даша уединилась в маленькой комнате, так называемой детской. Зато на диване, к отцовой груди доверчиво прижавшись, сидела меньшая – Маришка. Канал ТНТ давал сериал про детектива Нэша Бриджеса. Крепкий полицейский фильмец, и с юмором. Только лишку в него пальбы понапихано. За две недели примерного поведения Маштаков приохотился к сериалу про крутых лос-анджелесских коллег. Позвонил телефон, номер не определился. Трубку схватила шустрая Даша. – Па-апа, тебя-а! – закричала она врастяжку. – Кто ещё там? – буркнул Маштаков. По роду своей деятельности он настороженно относился к нежданным звонкам. – А я знаю?! – в голосе дочери звучал вызов. – Тётка какая-то. Миха заторопился к аппарату, шлёпая задниками стоптанных тапок. Периферическим зрением ухватил, как у бурлящих кастрюль жена напряглась фигурой и лицом. – Слушаю вас, – официально сообщил в трубку Маштаков.
На проводе действительно висел человек противоположного пола. Которому Миха строго-накрепко запретил звонить к себе домой.
Понимая, что им грубо нарушаются установленные правила, человек противоположного пола торопился успеть сказать главное, отчего картавил больше обычного. Смысл скороговорки сводился к тому, будто бы в деревне Соломино, что на московской трассе, во дворе у одного мужика закопана убитая женщина.
– Плечевая[1]!
Маштаков сперва подумал, что Ирка просто обставляется. Такое уже случалось. Нагородит с три короба, а потом невинно чирикнет: «Может, увидимся прямо сейчас, я тут в баре сижу, знаешь сам в каком». Посему по ходу разговора Миха задал пару контрольных вопросов. Да нет, вроде трезвая…
А слышимость – отвратительнейшая! Как будто абонент на обратной стороне Луны находится.
– Ладно, – подвёл черту Маштаков, – завтра, это самое, подходите с утра на работу ко мне. Часиков в девять. Сможете?
– Я когда-нибудь подводила? – последнюю фразу Ирка, привычно кокетничая, оставила за собой.
Когда Маштаков повесил трубку, жена, дунув на чёлку, взглянула исподлобья. За двенадцать лет совместного существования она, по многим признакам, овладела основами телепатии. Но две трезвые Михины недели кое-чего да значили. Очков он набрал за это время изрядно. На одних косвенных уликах третировать его было нельзя.
Как обычно, Маштаков долго не мог уснуть. Нервы у него давно стали мочальными. До половины первого он курил на кухне, рассеянно листал от конца к началу «Очерки русской смуты» Деникина и размышлял тягостно.
Последние пять лет он рос наоборот. То есть в землю. Когда карьера Михина сломалась, когда был он с треском изгнан из органов прокуратуры, где в двадцать семь лет достиг вершины своей служебной лестницы – полуноменклатурной должности заместителя межрайпрокурора – он веровал, что ещё восстанет из горстки пепла. На ниве милицейского следствия, куда его легко взяли из-за полного почти отсутствия в СО[2] кадров с высшим юридическим образованием.
Выше планки старшего следователя Маштаков, однако, не прыгнул. Хотя барахтался, как та упрямая лягушка в крынке с молоком. Лучшие в области показатели, систематические переработки без отгулов и выходных в ущерб семье и здоровью, готовность безропотно катить в любую командировку, иммунитет против групповщины и интриганства сводились на «нет» сумасбродными загулами. Продолжительность которых из раза в раз увеличивалась, а трезвые интервалы между ними наоборот – сокращались.
