Чума. Родители заболели почти одновременно. Меня пока что болезнь обошла стороной, но думаю это ненадолго. Хотя, зная себя, я могу остаться здоровой до конца своих дней: все опасности еще с детства не приближались ко мне, как будто кто-то невидимый оберегал меня, отводя все беды. Это была моя особенность. На мне не было ни одного шрама, царапины или синяка, кожа чиста и бархатиста, словно светилась изнутри.
Матери совсем плохо. Сегодня я проснулась от ее бредней. Она что-то громко бубнила, но слова было совсем не разобрать. Затем она вскочила, подбежала к окну и пронзительно заорала в него. Ее возбужденность и раздражительность пугали меня. Но никто толком не знал, что с этим делать.
Отец харкал кровью. На его коже появились черные пятна. Дыхание было прерывистым. Язык высох и покрылся черным налетом. Мне было страшно на него смотреть, казалось, что он умрет у меня на глазах.
Все хозяйство легло на меня: пасла овец, ухаживала за садом и растениями, готовила и убиралась по дому. Я немного отвлекалась, занимаясь всем этим, гнала мысли, заседающие в голове о скорой смерти родителей. Собирала целебные травы и делала отвары, они немного облегчали родительские страдания. Это была еще одна моя особенность или некий талант. Я не знала, что и как делать, какие травы подойдут и где растут – просто чувствовала, интуиция ни разу меня не подводила. Я стала учиться, запоминать, записывать. И могла бы помочь многим, если бы не боялась за свою жизнь.
На рынке, когда я ходила за продуктами, на меня странно поглядывали. Все считали, что я тоже должна болеть, а не выглядеть здоровой, молодой и красивой. Очень красивой. Их злило еще и это. Поэтому я стала сторониться людей, стала тихой, нелюдимой, боялась даже говорить. Я закутывалась в свой плащ и не смотрела никому в глаза. За мной повсюду ходил наш черный худощавый кот, Стюарт, был моим единственным другом и собеседником, ластился к ногам и запрыгивал на плечи. За все это мне однажды и прилетело самое жуткое обвинение – «ведьма».
Чума мне казалась не такой опасной как это обвинение. Девушек отлавливали инквизиторы, обвиняя их в магии и колдовстве, пытали и приговаривали к смерти через сожжение.
Совсем недавно на площади очередную женщину приковали цепями к столбу, обложили сухой травой и ветками и подожгли. На нее донес кто-то, случайно увидев на ее теле большое родимое пятно. Такие отметины тоже считались ведьминым знаком. Как обычно собралось много народу поглазеть на дикое зрелище, кто-то ахал, кто-то проклинал чертову ведьму, нашлись даже те, кто смеялся. Священник читал проповедь, предостерегающую от занятий колдовством. Ужас был в том, что она была обычным человеком. Женщина истошно кричала, пока огонь пожирал ее тело, но всем это доставляло лишь удовольствие. Всем, кроме меня.
Я оглядела веселящихся людей. Стало противно от них, и я обмотала лицо легким платком, оставляя только мои пристально-серые глаза, словно абстрагируясь от каждого. Так делала теперь часто, с тех пор как меня тоже назвали ведьмой. Я не выдержала слушать крики несчастной, и осторожно проталкиваясь среди толпы, зашагала прочь с площади.
Обходя тучного мужчину, который яростно размахивал руками, я отшатнулась от него и случайно врезалась кому-то в грудь. Платок спал с моего лица и осенним листком полетел на землю. Я боязливо подняла взгляд. На меня смотрел один из охотников на ведьм, судя по особенному одеянию – инквизитор. Я невольно задрожала всем телом, но его ярко-зеленые глаза не выражали злобы или неприязни. Наоборот, он ими улыбался.
– Ох, прошу прощения. Мне стоило смотреть куда иду. Умоляю, простите, – залепетала я, когда он наклонился, чтобы поднять мой платок.
