Если обобщить многочисленные свидетельства друзей-современников Олега Охапкина о его личности, то складывается образ могучей птицы с мощными крыльями, способной на высокое и длительное парение.
«Олег, я слушаю Вас и – не поверите – явственно вижу, как у Вас за спиной вырастают крылья!» – сказал Д. Я. Дар после поэтического чтения двадцативосьмилетнего Охапкина.
«В начале 70-х годов, после отъезда Бродского, Охапкин – один из самых влиятельных поэтов Ленинграда. Его стихи распространяются в списках. Его поэзия переживает взлёт. К нему тянутся молодые авторы. Это связано и с направленностью его творчества, где всё отчётливей обозначается религиозная тема, и с харизматическим воздействием его личности, его человеческого примера – примера героического стояния перед безличной силой окружающей нас казёнщины», – напишет о нём Виктор Кривулин в 1989 году.
«Незадолго до его смерти, я видела Олега по французскому телевидению. Шла передача о «Второй» культуре. Показывали питерскую психушку. Не секрет, что испытание отечественной психиатрией пострашнее холода, голода, даже тюрьмы. Олег – это русский Антонен Арто – выглядел всё таким же богатырём. Не замечались ни обшарпанные стены, ни бедное убранство „палаты № 6”. Побеждали фигура, лицо и голос Охапкина. Он как будто восседал на троне, читал свои последние, очень светлые стихи. И я вспомнила слова Майстера Экхарта: „Бес ничем не отличается от ангела, кроме одного: если бес находится в раю, ему кажется, что он – в аду, а у ангела всё наоборот: если он в аду, ему кажется, что он в раю”», – свидетельствует Татьяна Горичева.
Вокруг личности Олега Охапкина в ближнем круге сложился определённый миф. История рождения – первая в нём глава. Он сам рассказывал друзьям эту историю, усвоенную из семейного предания. Речь шла о предсказании отца Иоанна Кронштадского о том, что в самый лютый год родится в Петрограде младенец ангельской красоты, который возвестит слово Божие впавшему в грех русскому народу. Его воспитательница Евдокия Ивановна Горшкова (из-за болезни матери она помогала бабушке растить двоих детей) по обстоятельствам рождения Олега опознала в нём «такого» младенца. Она была в том кругу почитателей отца Иоанна, который называли иоаннитами, но не радикального его крыла (радикалы «дорогого батюшку» поставили в центр своей духовной системы, отодвинув Христа). Она была человеком, который мог ориентироваться в реальности Церкви, находящейся в несвободном положении, разбиралась в старчестве. С ней Олег в детстве и отрочестве посещал монастыри, где ещё оставались старцы. Таким образом, это была реалистично мыслящая христианка, которая о предназначении своего ангельски прекрасного воспитанника из бедной семьи высказывалась предположительно и благоговейно. Вот эта благоговейная интонация, которая так чужда людям вне Церкви, при сюжетном пересказе этой истории и была утрачена. Как раз без этой интонации её изложил Д. Я. Дар в 1978 году в статье «Ленинград. Судьба. Поэт». Впоследствии пересказанная на разный лад она приобрела мифологический характер. Отголоски этого мифа доходили и до идеологических инстанций. А там уже держали ухо востро: как бы через этот миф не пробилось «хтоническое» досоветское прошлое, которое через религию заползает в понятное и светлое советское настоящее, пробуждая хаос «донаучного сознания». Вполне естественно, что при таком чувственном восприятии предложенных Охапкиным текстов, вероятность увидеть их в печати была невелика. Редакторов толстых журналов в 60-е годы раздражало многократное употребление слова «душа». Тогда как в «подполье юности червлёной» всё было возможно.
В своём развитии миф включал в себя и историю первого юношесткого бунта: похищение на коммунальной кухни куска жареного мяса со сковороды соседей в Великий пост. Этот срыв окончился почти шестилетним самоотлучением от Церкви, причастия и глубоким кризисом веры.
